28 января в Институте Европы РАН состоялась презентация книги «Религия и российское многообразие» (Научный редактор и составитель С. Б. Филатов. Кестонский институт, М.— СПб. Летний сад, 2012 г., 688 с.)

Роман Лункин:

Позвольте представить вам участников нашего мероприятия.

Ксения Деннен — президент Кестонского института, Англия, Оксфорд. Ксения — историк, специалист по России, многие годы исследует историю нашей страны, в том числе религиозную. Ксения очень хорошо знает русский язык, неоднократно приезжала в Россию, встречалась здесь со множеством людей, беседовала со многими религиозными деятелями.

Сергей Борисович Филатов, которого, я думаю, многие здесь знают. Он является руководителем большого проекта под названием «Энциклопедия религиозной жизни современной России», который появился в 1996 году, а активно осуществляется начиная с 1998 года. В рамках этого проекта было издано довольно много книг.

Борис Кириллович Кнорре — преподаватель Высшей школы экономики, философ, богослов, социолог, который также является нашим коллегой. Один из авторов представляемой книги и член команды «Энциклопедия религиозной жизни современной России».

Слово Сергею Борисовичу Филатову.

С. Б. Филатов

Сначала несколько слов о сборнике. К сожалению, здесь присутствуют не все авторы. Нет Веры Филатовой, Криса Марта. Нет и профессора Сабенко — его статья, хоть и не большая, интересна и принципиальна для нашего сборника. Еще у нас один автор из Германии — он поднял тему, которую я считаю ужасно интересной: как религиозность людей, уезжающих из России, в данном случае русских немцев формируется уже в тех странах, куда они приезжают.

Наша религиозная ситуация уникальна и не имеет себе аналогов. То, что мы видим сейчас, мы принимаем как данность, а ведь эту данность 20 лет назад и представить себе было нельзя. Вся удивительность, уникальность и фантастичность ситуации, в которой мы живем — это наши естественные условия, они таковы. Но почему они таковы? Это на самом деле интереснейший вопрос для всякого любознательного человека. Опыта семидесяти лет тотального, воинствующего атеизма прежде не было никогда. И когда такое общество оказывается в довольно секулярном мире, заранее предположить, как и что произойдет — невозможно.

Если посмотреть на русских, на славянское население — какова их религиозность? Опросов очень много. Но на мой взгляд, самый главный и самый существенный социологический вопрос — молитесь ли вы и как часто вы молитесь. Ведь у каждого человека есть некое ощущение присутствия Бога, а если его нет, то все равно есть что-то схожее, около или рядом. Если человек отвечает «да», дальше это уже может принимать самые разные формы, человек может быть церковным, нецерковным. Если нет — то в чем состоит его религиозность?.. И на вопрос о молитве у нас как раз особенно редко отвечают «да», реже, чем в других, в общем-то, секуляризованных странах, таких как Франция или Чехия.

Сначала мне этот факт казался очевидным показателем отсутствия религиозности. Но в последнее время, при взгляде на динамику ситуации, возникает вопрос: а может быть, это естественный этап, первый этап, определенный момент развития, который может пройти, а может и не пройти. Об этом можно только гадать.

Наш опыт «полевой работы» составляет уже 20 лет. Первые 15 лет существования РПЦ характеризует почти полное отсутствие всякой социальной, культурной, гуманитарной активности. И вдруг мы видим, что последние несколько лет — с 2005—2007 годов — эта активность вдруг возникает, резко, повсюду. Детские центры, культурная работа, масса социальных инициатив. Ведь уже казалось, что если за предыдущие 15 лет ничего не началось, то Церковь так и останется местом, куда люди приходят, участвуют в богослужении, совершают требы — и этим все ограничивается. И тут вдруг мы видим бурный и неожиданный рост социальной активности. Этот рост показывает, что существует какая-то сложная и неожиданная динамика, а значит, может быть, вслед за этим вырастет и вера.

Говоря о росте социальной и культурной активности, выходящей за рамки просто богослужения, возникает вопрос о позиции РПЦ. И в этой области также существует масса вопросов, которые мы воспринимаем просто как данность. Во-первых, упомянутая активность начала проявляться за несколько лет до того, как митрополит Кирилл стал патриархом. И в какой-то степени он, видимо, чувствовал, что этот процесс начинается. Но те формы, которые приобретают его попытки сделать этот процесс всеобщим, широким, попытки ускорить его — то есть, так называемая миссионерская политика — тоже вызывают ряд вопросов. Насколько эта политика может быть успешной? И почему она проводится именно так? Ведь нынешняя патриархия выбирает наиболее бюрократические и автократические методы осуществления этой политики. По идее, она должна пробудить инициативу, вызвать ответственность. Но используемые средства — они по сути своей гасят и инициативу, и ответственность. Напоминает езду неумелого автомобилиста: газ-тормоз, газ-тормоз… Мы не знаем, что будет дальше — поскольку для церкви это совершенно новые явления: и социальная активность, и попытки церковноначалия ее развить. Однако склонность церковного руководства к бюрократическим действиям сама по себе должна быть предметом анализа.

Конечно, далеко не все церкви демократичны. Католицизм — это пример бюрократической и автократической церкви. Но в католицизме есть жесткая организация в соответствии с канонами, правилами и традициями. И там священника нельзя гонять, требовать отчетных листов по ста пунктам, нельзя уволить его, если он не нравится, перевести. Там все работает по каким-то известным всем правилам. А у нас степень автаркии и произвола церковного начальства по отношению к церковным подчиненным велика, и при попытках проведения политики, направленной на укрепление ответственности и инициативы, только возрастает. С этим авторитаристским характером церковной организации связана и другая совершенно удивительная вещь — позиция нашего церковного руководства, большинства клириков и значительной части регулярно практикующих верующих. Чего стоит тот факт, что патриарх и его ближайшие помощники вроде отца Всеволода Чаплина говорят, что демократия — это аморально. То есть, демократия якобы аморальна, а вот позиция власти — мол, мы давно решили, кто будет президентом — вот это морально, это показывает солидарность между людьми, доверие власти. Это только один пример общественного сознания, и чрезвычайно удивительно, как оно родилось и развилось — это большой вопрос и для психолога, и для социолога, и, может быть, даже для психиатра. Сам я объяснить это до конца не могу. Я пытаюсь это объяснять тем, что был долгий синодальный период, потом при Сталине укрепляли бюрократические начала — вот откуда они у церкви. Но, понимаете, с другой стороны мы все так мучались от произвола власти, от отсутствия законных порядков, и можно было предполагать, надеяться, что новое церковное начальство вспомнит древние вольности Новгорода, казачества. Ведь консерватизм может быть как демократическим, так и авторитаристским. И вот тот выбор, который был сделан — авторитаристский консерватизм — я до конца объяснить не могу.

Важнейшая вещь, которую мы видим при изучении религиозной жизни России — это странное положение наших мусульманских народов, о которых мы мало задумываемся. Мы довольно много были в Черкесии, в Башкирии, Татарии. Запад Северного Кавказа, Татария и Башкирия — это очень европеизированные районы. Мало того, по раду социологических опросов, связанных с политическим сознанием, татары бОльшие европейцы, чем мы, русские, они в большей степени признают демократические ценности. И в то же время их религия, те массовые формы, которые она принимает — крайне консервативна: мы видим там салафизм, например. Породить яркое евроисламское движение этот мир не сможет. В Дагестане мы беседовали с представителями интеллигенции. Они в ужасе от того, что вокруг салафизм и тому подобное. Да, есть со стороны власти и общественности какая-то антиклерикальная реакция, но не возникает никакой формы религиозности, соответствующей сознанию громадного большинства татар и башкир и значительной части кавказских народов. И вот это состояние исламских народов — оно взрывоопасно, но для нас как исследователей оно весьма интересно. Какие формы оно примет, во что выльется? Пока же можно заметить, что нигде в исламском мире нет такого большого перехода в протестантизм, как среди наших исламских народов.

Вторая по числу реально практикующих людей религия — это протестантизм. Мы оказались свидетелями бурного роста общественного значения, роста численности, роста самосознания, наконец, роста интеллектуального уровня протестантизма в 1990-е годы и в самом начале нулевых. Постоянное, систематическое подавление протестантов во всех сферах сделало их сейчас менее заметными. Они в значительной степени выкинуты из общественного поля. И даже органы юстиции подтверждают, что численность протестантов уменьшается, но все наши исследования говорят, что рост просто замедлился и скоро опять взорвется. И вот эта роль протестантизма, которая несомненна — пусть он охватывает всего 2% населения, согласно опросам — это уже подтвержденный социальный фактор жизни общества, который можно прижать, как сейчас, но он все равно потом проявится. Ведь эти 2% — это преимущественно очень активные, энергичные молодые люди. И это, без сомнения, новое явление для русской культуры, для русской общественной жизни, и не нужно обольщаться, не нужно лгать себе, как это случается, что протестанты — жалкие маргинал: мол, пошумели в 90-е годы, а потом их не стало. Они есть, и это одна из тех вещей, о которых можно говорить уверенно.

Р. Лункин.

Спасибо, Сергей Борисович. Теперь я с удовольствием предоставляю слово Ксении Деннен, которая внесла большой вклад в нашу работу.

К. Деннен

Мне очень приятно быть в Москве. Мне кажется, что англичане плохо понимают современную религиозную ситуацию в России. Они знают что-то об экзотической для них РПЦ. Английские католики и баптисты знают, что в России тоже есть католическая церковь и общины баптистов. Есть и общее представление о мусульманах на Кавказе. Но то колоссальное многообразие религиозной жизни в России, которое представлено в этой книге, станет открытием для большинства англичан.

Две недели тому назад я была приглашена на пышный прием в одном из колледжей Оксфордского университета. Среди гостей было много оксфордских профессоров. И я некоторым задавала вопрос — как называется единственная буддийская республика в Европе. Никто не знал, даже не слышал о Калмыкии. Многие англичане кое-что слышали о старообрядчестве, но они не знают, например, разницу между толками и согласиями беспоповцев. А эта тема вызывает сейчас столь же острый интерес, как и шаманизм в Бурятии, Калмыкии и на Алтае.

Для того, чтобы просветить англичан в области русской религиозной жизни, Кестонский институт собирается подготовить английское издание «Энциклопедии религиозной жизни современной России», составленной и отредактированной Сергеем Филатовым и его замечательной командой. Для англоязычных читателей материал будет организован иначе — по темам. Мы с попечительским советом Кестонского института уже нашли подходящего редактора, который может возглавить группу переводчиков, теперь нужно найти финансирование. Пока наши планы — всего лишь мечты, но надеюсь, что они сбудутся. Тогда англичане поймут, что в России есть не только православие, но и харизматы, лютеране, методисты, буддисты, даже язычники Я очень рада, что могу присутствовать как президент Кестонского института на презентации нового сборника статей, изданного под редакцией Сергея Филатова. Многие из статей были впервые опубликованы в интернет-журнале Кестонского института «RussianReview», а теперь они напечатаны в обновленном виде. Надеюсь, что вам будет интересно читать эту книгу. И от всей души поздравляю редактора и всех авторов.

Р. Лункин.

Спасибо, Ксения.

Я хочу добавить, что уникальность нашей работы я почувствовал, когда столкнулся со всем этим материалом. Многообразие значительно больше, чем эта книга. Меня поразило, люди в регионах, которые должны изучать религию — религиоведы, социологи — даже они не вполне представляют это многообразие. И не они нам, а мы им начинали рассказывать о том, какие религиозные организации, церкви, направления есть в их области, крае или республике. Потому что именно мы, наша команда, впервые в новой России стала методично ходить ко всем епископам, пасторам, ко всем лидерам религиозных движений, беседовать с ними и смотреть на реальную, живую ткань религиозной жизни.

Сейчас бы я хотел предоставить слово Борису Кирилловичу Кнорре.

Б. К. Кнорре

Вы сейчас сказали об общении с религиозными организациями. Однако мы не только общаемся, но даже иногда пытаемся примирить эти религиозные организации друг с другом. Показать им друг друга. Проблема взаимоотношений, сосуществования религиозных организация в России — достаточно серьезна. Но зачастую она просто блокируется, не принимается в расчет. Тем не менее, иногда бывают ситуации, когда с подачи исследователя религиозные организации проявляют интерес друг к другу, начинают смотреть друг на друга, начинают менять свое отношение. Мне кажется, что в этом отношении от нашего труда есть польза не только для научного мира, но и для самих религиозных организаций.

Р. Лункин.

Наше общество за постсоветские годы уже привыкло к многообразию, привыкло к тому, что в городе, в поселке, в регионе есть не только так называемые традиционные религии, но есть и православные разных направлений, есть протестанты, разные мусульмане, даже славянские язычники. Общество к этому привыкло. И сейчас, когда гражданское общество действительно развивается, когда возрождается какая-то низовая демократия, именно сейчас в наибольшей степени проявляются болезненные симптомы ксенофобии и нетерпимости, которая есть в российском обществе. К сожалению, на этих советских инстинктах борьбы с сектами, на стереотипах о страшных сектах начинают играть как представители правоохранительных органов (прокуратуры, МВД), так и СМИ. В то же самое время, как мне кажется, нетерпимость и дискриминация по отношению к «нетрадиционным» религиозным организациям становится одним из ведущих направлений религиозной политики властей и чиновников в регионах и на федеральном уровне. Это отчетливо видно на примере разного рода кампаний, которые проводятся в России против Свидетелей Иеговы, саентологов, пятидесятников и харизматов. Это кампании по запрету разного рода литературы, по признанию ее якобы экстремистского характера. Я думаю, что в этой ситуации представители органов власти ведут к тому, чтобы изменить закон о свободе совести, чтобы фактически запретить деятельность религиозных групп. По крайней мере — ликвидировать категорию «религиозные группы» и таким образом ограничить деятельность всех нетрадиционных религиозных движений. Я думаю, что эти проблемы будут остро вставать перед обществом. Наряду с этим власть проводит по сути антирелигиозную политику. В антисектантских статьях порицается религия как таковая, а не какая-то отдельная религиозная организация. Одновременно религия возвращается в политику, в образование, в культуру — во все сферы общественной жизни. Особенно ярко это проявляется в политической сфере. Казалось, что в обществе есть боязнь разговора о политике как таковой, вообще — боязнь политических тем. И оказалось, что это страх легче всего преодолеть, выступая под знаменами православия, от лица РПЦ, реагируя на то, что говорит, к примеру, патриарх Кирилл. Это хорошо видно на примере недавних высказываний о том, что в России нужно создавать православные партии. Я думаю, что этот проект обязательно состоится, и мы его еще не раз будем обсуждать.

Я хотел бы выделить несколько моментов, которые ярко видны на примере наших исследований. Прежде всего, в России до сих пор присутствует дискриминация по религиозному признаку, нетерпимость к тем организациям, которые принято называть религиозными меньшинствами. Однако, по сути, они уже меньшинствами не являются. Протестанты или мусульмане (зависит от региона) играют роль, сравнимую с ролью православных общин и приходов. И с этой ситуацией надо считаться. При этом такое положение дел не находит отражения как в федеральной политике, так и в политике регионов по отношению к религии. Довольно часто приходится сталкиваться с тем, что полноценного диалога власти и религиозных организаций не существует. Чиновники довольно часто общаются только с православными, редко с мусульманами, еще реже со всеми остальными. И то, с мусульманами — только если это мусульманский регион или есть большая мусульманская диаспора. А что касается остальных, то есть такое полускрытое общение, которое чиновники скрывают как от федералов, так и от православных епархий. Они скрывают, что общаются с многотысячной общиной харизматов или пятидесятников, хотя по закону могут делать это совершенно открыто. Помимо этого, не налажен полноценный диалог между христианскими церквями внутри России. И самый очевидный пример — это то, что в межрелигиозный совет России, созданный при Московской патриархии, входят только православные, а христианский консультативный комитет стран СНГ и Балтии — это комитет для иностранцев, а не для российских верующих, представителей религиозных организаций. Делается вид, что все другие христиане, которые живут в России — это как бы иностранцы, хотя они уже давно русские, они еще 150 лет назад были русскими. Словом, современная ситуация в нашей стране полна противоречий, которые мы постарались описать в этой книге.