В 2013 году служба «Среда» провела конкурс исследовательских работ молодых ученых «Вера и религия в современной России». По завершении проекта о своих впечатлениях о проделанной работе, результатах, целях, задачах и перспективах продолжения конкурса рассказывает руководитель службы к.п.н. Алина Юрьевна Багрина.

Скажите, пожалуйста, как родилась идея конкурса и каковы были его цели?

–  Идея конкурса впервые возникла  чуть больше года назад в частном разговоре с Юлией Юрьевной Синелиной. Тогда зашла речь о В.Ф.Чесноковой, учителе Юлии Юрьевны – это удивительный пример ученого, социолога,  изучавшего православие  в СССР – звучит здорово, да?

«Юля, – предложила я, – давайте сделаем конкурс молодых ученых памяти  Валентины Федоровны?». Почему бы нет, – решили мы и разошлись. И вот в марте этого года трагически не стало Юли. Ей было сорок два года, осталась семья, трое детей. Идея конкурса вспомнилась опять, но теперь уже конкурса, посвященного памяти самой Юли.

Что касается целей конкурса..  если бы я рисовала  инфографику,  разбила бы их на три группы: «голова» («умные»), «сердце» и «руки»,  практические.

«Сердечные»  цели – это самые главные, это пульс, энергия проекта.  Как уже сказала,  конкурс связан с памятью об ушедших российских исследователях религии, ученых  высочайшей квалификации, смелых, верующих. Их сейчас так не хватает… Конкурс, в этой связи, это своего рода конвертация скорби в действие, попытка сделать что-то, вместо того, чтобы в оцепенении стоять около обрыва смерти.

Может возникнуть у кого-то вопрос: почему тогда   изначально мы этот конкурс не анонсировали как посвященный Юле Синелиной?  Потому что не знали, получится он или нет, для нас это был эксперимент. «Среда» – организация молодая, маленькая. Вдруг не получится? Не хотелось бы спекулировать на Юлиной памяти.  Только в процессе работы, когда уже поняли, что конкурс удался, мы обратились к семье Юлии Юрьевны за разрешением посвятить ей этот конкурс, и разрешение было получено. Напомнить о Юле, о ее работе, воскресить ее в нашей памяти, ее смелость, открытость, доброжелательность… Словно еще немного постоять рядом. У конкурса были также рабочие, прикладные задачи.  Поддержка молодых ученых, участие в формировании нового поколения исследователей веры и религии, налаживание профессиональной коммуникации. Была попытка в ходе конкурса  построить сообщество из участников и сочувствующих, из наблюдателей. В целом – мы считаем, эта попытка удалась. Люди собрались и расходиться пока не собираются. Так возникла новостная лента проекта, был взят ряд интервью с интереснейшими собеседниками как из России, так и из-за рубежа – все есть на сайте конкурса.

Что касается «умных» целей, то, так как мы сами исследователи,  каждый проект для нас – «сам  в себе»  исследование. Подводя итоги конкурса, мы  пытались лучше понять наше молодое научное сообщество. Понять инструментарий, исследовательскую оптику. На что, какими глазами и сквозь какие очки – телескопы-микроскопы – молодые ученые  смотрят, обращаясь к вопросам веры и религии. В этой связи, 173 полученные  конкурсные работы – это своего рода качественное исследование, когда авторы выступают как информанты, а их работы –  своего рода нарративы, материал для наблюдения и деконструкции. До начала конкурса у нас были некоторые предварительные  гипотезы, и теперь можно посмотреть, что подтвердилось, а что – нет. Были и неожиданные для нас находки.  

– Про цели более-менее понятно, про гипотезы и находки мы еще обязательно поговорим. А было ли что-то такое, без чего конкурс мог бы и не состояться?

– Конечно, было: конкурс бы не состоялся без жюри! Это, наверное, был решающий момент в судьбе конкурса: отзовутся ученые, широко известные в России и за рубежом, на нашу просьбу, поддержат наш энтузиазм – или нет. Нам с самого начала было понятно, что для должного научного и репутационного уровня научного конкурса самой «Среды» мало, бренд слабоват. Мы выступаем организаторами, двигателем конкурса, обеспечиваем премиальный фонд,  – но не мы выносим вердикт о качестве работ, не мы выбираем победителей. И я искренне признательна тем, кто отозвался, согласился помочь.

Если можно, перечислю имена тех, кто был в жюри конкурса, и те читатели, которые представляют  современные исследования религии, надеюсь, порадуются вместе с нами, что удалось на одной проектной площадке собрать таких ученых, как Джон Берджесс (профессор Питтсбургской богословской семинарии, США), И.Г.Каргина (доцент кафедры социологии факультета международной журналистики МГИМО, Москва), Ж.В.Кормина (доцент кафедры гуманитарных наук факультета социологии  НИУ-ВШЭ, Петербург), Р.А.Лопаткин (почетный председатель исследовательского комитета «Социология религии» Российского общества социологов, член совета директоров Международной ассоциации религиозной свободы, заслуженный деятель Российского общества социологов), Соня Люрман (профессор факультета антропологии и социологии в Университете Саймона Фрейзера, Бернаби, Канада), И.П.Рязанцев (профессор, декан факультета социальных наук ПСТГУ, Москва), М.Ю.Смирнов (доцент кафедры философии религии и религиоведения философского факультета СПбГУ, Петербург), М.А.Тарусин (руководитель сектора социологических исследований Института общественного проектирования),  Грегори Фриз (профессор университета Брандейса,  США, сотрудник Центра российских и евразийских исследований им. Дэвиса Гарвардского Университета), Н.В.Шабуров (профессор, директор Центра изучения религий РГГУ), М.М.Шахнович (профессор, заведующая кафедрой философии религии и религиоведения философского факультета СПбГУ, Петербург). Все премии достались авторам, которых выбирало жюри. И очень приятно было слышать от членов жюри хорошие отзывы о конкурсных работах.

Нельзя не упомянуть также спецпризы нашим конкурсантам от А.И.Мельникова и газеты «НГ-Религии», от Д.А.Узланера и журнала «Государство, религия, церковь», от П.Н.Костылева и журнала «Религиоведческие исследования», от Э.Д.Понарина, профессора НИУ ВШЭ, за лучшее количественное исследование.

Отдельно необходимо поблагодарить Трофимова Сергея Викторовича, заместителя декана по учебной работе социологического факультета МГУ, коллегу и соратника Юлии Юрьевны Синелиной, который после ее ухода взял на себя труд продолжать в МГУ ее замечательные семинары по социологии религии. Сергей    Викторович с участием относится к деятельности службы «Среда», а на мероприятии, состоявшемся 17 декабря этого года и, рассказывавшем о конкурсе и включавшем церемонию награждения победителей, даже взял на себя труд выступить ведущим. Кстати, по окончания мероприятия присутствующим раздавались сборники с 25 лучшими работами конкурсантов. Сейчас этот бесплатный сборник рассылается участникам конкурса, их научным руководителям, на кафедры ВУЗов, и всем, заинтересованным в проектах «Среды».

Ну и разумеется конкурс бы не состоялся без Ксении Медведевой, его бессменного и круглосуточного куратора! Кстати, в самый разгар приема конкурсных работ Ксения узнала о своем зачислении в аспирантуру НИУ ВШЭ.  Мы все за нее порадовались.. но рабочих обязанностей у нее не убавилось, такой возможности у нас не было, и Ксения это знала. В результате, то, как она довела проект до конца, – это небольшой, но настоящий и заслуживающий уважения подвиг.

– На конкурс было прислано более полутора сотен работ. Это довольно много для конкурса, организованного без поддержки академических или государственных органов. Как Вы можете объяснить такую активность  молодых исследователей религии?

– Когда мы только начинали конкурс «Вера и религия в современной России», мы ожидали, что будет от 100 до 200 работ. Но, хотя жизнь в сообществах на протяжении всего сбора работ шла активно,  в октябре, когда конкурс уже подходил к концу, у нас было всего только 20 работ. Мы занервничали и подумали, что переоценили свои возможности. Решили, если наберем хотя бы 50 работ, будем считать, что конкурс состоялся. Мы обсуждали этот конкурс с внешними специалистами, и нам сказали, – что Вы, даже 20 работ уже результат, «вот недавно серьезная организация и с серьезным премиальным фондом проводила гуманитарный конкурс, они получили 30 работ и были довольны, так что же вы хотите..» Но потом начались чудеса, – или мы забыли, как сами были студентами и аспирантами и делали все в последние пять минут..  Буквально перед самым дедлайном, в последний день сбора работ куратор проекта Ксения Медведева сообщила, что пришло 80 работ, и мы стали поздравлять друг друга. Но через сутки  работ стало 173..  Как объяснить такое количество работ? Наверное, тема оказалась востребованная. Да и потом, можем скромно отметить, конкурс уникальный, никто такого еще не проводил.

– Скажите, а были ли совсем недисциплинированные участники, которые прислали работы после дедалайна?

– Да, была одна такая работа.  Она была прислана существенно позже срока,  там было трогательное объяснение:  человек перепутал ноябрь и декабрь.

– Скажите, насколько жестким с академической точки зрения был отбор работ?

– Мы стараемся, чтобы  все проекты «Среды» были добрыми, человечными, обращенными к людям. Для нас нет «исследуемого объекта», – это и есть субъект, которому мы служим, мы же «служба». Одобрение наших респондентов, участников наших проектов в такой перевернутой субъект-объектной перспективе это наша основная награда. Когда люди, участвующие в наших исследованиях или конкурсах, нас благодарят – это здорово и очень нас поддерживает, – и, надо сказать, это происходит довольно часто. И в этом конкурсе многие авторы и даже их научные руководители благодарили за возможность участвовать независимо от того, победят они или нет. Похоже, вектор приложения сил был выбран в целом верно. Что касается жесткости научного отбора, то требования к работам были не такие, как в ВАКовских журналах.  Мы осознанно снизили научную планку, понимая, что речь идет о молодежи,  часто о неопытных авторах, которые, к сожалению, в дальнейшем не смогут продолжать научную работу, – рынок научных исследований религии в России очевидно недофинансирован, – и мы хотели дать им возможность высказаться. Гипотезы у них достаточно интересные, методы работы – не обязательно строго научные, но часто смелые. Помимо этого, в целом наш конкурс проходил в формате поиска жанра. Несколько амбициозная цель, но мы пытаемся найти живой и адекватный времени, пластичный язык для экспертного общения в научной среде. Это не схоластический язык многих существующих научных изданий, но и не интернетоподобные отрывочные тексты, хотя и энергичные, но не слишком  убедительные, «блог-с-графиками».  Целевая работа, пришедшая на конкурс  – это некая пред-статья. Уже со структурой и обоснованием, хотя еще, может быть, без профессиональной отшлифованности. Ищем язык, одновременно живой и доходчивый, но в тоже время – убедительный для экспертов и интересный, понятный, литературный для читателей. По сути, гуманитарно-эмпирическая  экспертная эссеистика.  Собственные выходные материалы «Среды» – это часто поиск в том же направлении. Визуально, достаточно компактно, и  еще всегда необходим какой-то эксперимент – поиск – методологический или проблемный.  ..Но, возвращаясь к заданному вопросу,  для поступающих на конкурс работ гигиенический научный фильтр, разумеется, был. Увы, многие интересные по замыслу и языку работы его не прошли.

– Например?

– Например, вспоминаю работу, в которой весьма энергично предполагалось, что «Общество Сознания Кришны» это шаг по направлению к  монотеизму от традиционного индуизма. Но там была слабая эмпирическая база, поэтому работа не попала в сборник, в силу несоответствия минимальным научным требованиям.

– А какие гипотезы подтвердил или опровергнул конкурс?

– Одной из  возможных предварительных гипотез была следующая: в научной религиозной рефлексии в России сегодня достаточно тугая коммуникационная среда, секулярно предвзятая.

Во-первых, в принципе мало  изданий, площадок для научных коммуникаций.

Во-вторых, даже среди того, что есть, – имеет ли место, скажем так, «секулярная цензура»? Это была гипотеза. Если бы мы получили в ходе конкурса большое число работ о вере, увиденной и описанной глазами верующих людей, причем на достаточно высоком научном уровне, такое  можно было бы предположить. Но этого не произошло. Надо отметить, что работы как раз многих обозначивших себя православными авторов, по своей научной обоснованности, уступали работам их секулярных коллег. Таким образом, конкурс не дал аргументов в поддержку этой гипотезы. Остаточный постсоветский секуляризм или новозаимствованный секулярный редукционизм вряд ли настолько сильны, что порождают предвзятость, отсеивание работ, при котором более холистические работы авторов с христианским мировоззрением отторгаются научным миром. Увы: скорее можно предположить, что христианским ученым часто не хватает инструментария, не хватает научности, несмотря на свою феноменологическую полноту.

Вообще, анализ работ молодых ученых это немного футуризм. Мы как бы подглядываем вперед, в будущее науки. И сразу вспоминаем о прошлом, – будущее неотделимо от фундамента, на котором оно строится.  Сейчас, возможно, присутствует некоторый разрыв. Поясню.  Когда больше ста лет назад на Западе торжествовал позитивизм, в России более резонансным познающему реальность научному подходу оказывался нормативный подход. Это, кстати, мы видим в политэкономии,  это определяет неустойчивость российского разведения  «политического» и «экономического» продпространств, они все время соединяются, в неотрефлексированных, нерациональных, подчас гротескных формах..  Почему? Случился 1917 год, уплыл и рассеялся «пароход философов», и у лишенного земли под ногами холизма русской философской мысли не осталось в ХХ веке исторического шанса на выработку феноменологически полного эмпирического инструментария, ни в политэкономии, ни в религиоведении, ни в других областях знания. Инструментария,   который мог бы стать – не обязательно альтернативой, но – дополнением, расширением, – позитивистских  эмпирических практик, которые достаточно агрессивны по своей сути. Они редуцируют мир и вольно или невольно утверждают встроенную секулярную идеологию, – на что обращал внимание в своей лекции, недавно прочитанной в Москве в ВШЭ,  профессор Дэвид Мартин (сентябрь 2013). Что остается сегодня нам, эмпирикам, религиоведам, цивилизационным наследникам Хомякова, Соловьева, Флоренского, Ильина? Ужас в игрушечных глазах, как у теленка из мультфильма: «Меня посчитали»? Мы в «Среде» оптимисты и считаем, что эта рана, эти края почти столетнего разрыва будут стягиваться. Ребята, которые присылали нам свои работы и которые до сих пор учатся на работах Вебера, Конта, Дюркгейма,  – в самой логике русского языка, в живом дыхании культуры будут открывать для себя новые перспективы. Иногда интуитивно. Иногда под научным или духовным руководством. Конечно, очень не хватает научной школы. Лучше нескольких. Но хотя бы одной. Например, связанной с изучением веры и религии.

– Это гипотеза, а находки были?

– Да, интересное наблюдение мы можем сделать о том, что авторы, которые говорили о себе, что они не верят, чаще описывали религию через артефакты, немного такой как бы взгляд туриста. Религиозные обряды, практики.  Религия воспринимается как что-то достаточно герметичное, закрытое в себе. Православные же авторы несколько же чаще изучали прикладные аспекты религии: культурологические, демографические, экономические, политические. Интересна не столько сама по себе религия, а то влияние, которое она оказывает на общество. Достаточно много было работ о социальной работе. Религия – это нечто живое и расширяющееся, переплетающееся с окружающей действительностью, это некая размерность космоса, внутреннего и внешнего, которая влияет на все, с чем соприкасается.

– Какие еще интересные наблюдения возникли в  ходе конкурса?

– Любопытным представляется момент, что авторы работ, заполняя «паспортичку» о себе, уходили от вопроса о собственном вероисповедании. Таких уходов – 30%. Для сравнения, во всероссийских опросах, когда мы спрашиваем о вероисповедании случайных граждан, уходов от ответа на этот вопрос почти нет. Затруднившихся с ответом не более 5%. Получается, что веру и религию чаще исследуют те, для кого этот вопрос лично открыт.. Еще интересный момент:  присутствие работ, основанных на историческом материале, причем не на диахронном (это можно было бы понять, исходя из условий конкурса), а описывающих какой-то период в прошлом. Несколько раз это бросилось в глаза, когда я изучала работы, полученные от православных авторов.  Даже была мысль, что, может, люди просто не поняли задания. Вроде как речь о вере и религии в современной России на эмпирическом материале. И такая  работа: «Афористичность дневников святого Иоанна Кронштадтского 1856-1858 гг.». И тут я вдруг понимаю нашу собственную феноменологическую узость как организаторов конкурса..  Православный взгляд на веру и религию оказывается внеисторичен, в глазах авторов расширено само понятие современности. Пока общество, цивилизация, жива – в ней все современно! Вся духовная российская реальность воспринимается как современная историческая цельность. К сожалению, из-за того же фильтра по научности, эта работа и похожие на нее в итоговый сборник не попали. Основная, наверное, положительная находка: это добрый, не обличительный характер работ. В начале конкурса у меня было некоторое на этот счет опасение, – поле-то достаточно горячее, разговоры о вере и религии разворачиваются, например, в блогосфере, часто с высоким градусом напряжения. А вот и опять: не нужно верить блогосфере. Реальность – за ее пределами. Не было ни одной работы, отсеянной по соображениям «неполиткорректности». Все наши авторы обращались к своему предметному полю, к альтернативным точкам зрения – я бы сказала, бережно. Это удивительно, и это очень отрадно. Вот что расстроило – это научный уровень многих работ. Зато отношение, готовность говорить и слышать других, эта бережная интересующаяся доброта – очень порадовали. В этом, кстати, можно найти предпосылки для потенциального формирования научной школы.

– А кому нужны все эти наблюдения над конкурсными работами?

– Рефлексия над рефлексией нужна, прежде всего, самим ученым. Можно сказать, что это работа садовника, отсеивание лишнего, поиск и забота о новых ростках. Наука – это проект постоянного самоочищения, постоянный поиск истины. Как только наука начинает верить сама себе, она перестает быть наукой.

– С какими целями выходит конкурс в общественное пространство?

– Об этом мы уже говорили в начале беседы.  У нас было три цели, все, в принципе, в той или иной степени достигнуты. Еще есть такой момент: идеология конкурса. Идеология есть всегда, хорошая идеология – это аксиология. Что мы хотели? Соединять распадающееся. Например, сегодня «де юро» существует научная субкультурность дисциплинарного интереса, хотя «де факто» многие с разных сторон изучают одно и то же, – но обменяться опытом зачастую возможности нет. Например, о церковном православном приходе говорят и религиоведы, и этнографы, и культурологи, и социальные антропологи, и социологи религии, и фольклористы, и даже экономисты и политологи.  Мы принимали на конкурс  работы от ученых с любым исследовательским инструментарием, объединенные общим предметным полем. Был бы этот инструментарий надежным и основанным на коммуницируемых фактах.  Затем, что еще сегодня может нуждаться в соединении, хотя бы в сближении? Может быть, взгляд исследователей, ученых, представляющих светскую науку, – и богословие, духовные высшие учебные заведения? Это сейчас часто два разных взгляда, с разных сторон. Построить бы мостик.. А он нужен? Вот сейчас, в момент нашего разговора, у меня на этот счет есть сомнения, посеянные практикой. Поясню. В ходе конкурса была реализована довольно активная информационная программа  в семинариях и на  богословских порталах, приглашения были разосланы во все духовные академии и семинарии.

– …однако никто не отозвался.

–  Было получено всего четыре работы семинаристов и ни одной от представителей духовенства. Это по-своему  интересно и знаково.  Обсуждали этот момент с  экспертами, с представителями духовенства. Помимо «перехода на личности», – ну что такое служба Среда? Проект мирянский, достаточно новый, иерархически слабо интергированный.. – звучали  и более системные объяснения. Возможно, в духовном образовании сегодня тема современности практически не присутствует. Окружающая нас Россия – оказывается  не очень важна в стенах духовных ВУЗов. Современных эмпирических исследований в церковной  среде мало, их можно по пальцам пересчитать, да и те зачастую закрытые.  Может быть, есть некоторое – и во многом оправданное – «недоверие к цифре». О нем мы уже говорили, да, это имеет основания.  Но это же отношение создает многие практические сложности, в работе, в миссии, – не говоря о рядоположенном «недоверии к воплощенности».. А что касается позитивистского эмпирического инструментария, как говорила в этой связи, нож может быть и в руках у убийцы, и в руках у хирурга, вопрос о намерениях. И о том, насколько оправдано быть безоружным, находясь в миру.

–  Обязательным условием конкурса было использование материалов полевых исследований. Как Вы считаете,  есть ли возможности у молодых российских ученых для проведения подобных исследований?

– Это грустный вопрос. Дело даже не в возможности – невозможности сбора первичных данных. Дело, похоже, в отсутствии культуры работы с данными. «Технологии» научной нет, «карлики на плечи гигантов» не карабкаются.. не хотят или не учат? Каждый за себя, русские Левши и «принцип эпохе как русский национальный научный характер». Конкретнее: не было практически ни одной работы, которая опиралась бы на вторичные данные. Хотя таких данных – при наличии-то Интернета – полно! Мировые массивы данных, лонгитьюдные исследования, включающие Россию, EVS, WVS, ESS.. В конце концов, наша Арена: все данные в открытом доступе, скачивайте, анализируйте? Спасибо, нет. Нет культуры цитирования, нет рейтингов по цитируемости, нет работы с уже имеемыми – то есть как бы чужими? – данными. «Страна писателей, а не читателей». В литературе еще куда ни шло, а в науке – немножечко такой караул. С одной стороны, что радует:  смелость, «незамыленность» многих  полученных работ. А с другой, приведу пример: автор пишет в стилистике количественной социологии, выдвигая смелую гипотезу и делая достаточно масштабные выводы, опросив 20 человек. Причем не экспертов – выборка случайная. Нескромно как-то. Непроработанность, несистемность научных технологий, это проблема. Какая может быть модернизация в материальном российском мире, когда все еще нет «модернити» в подходе к самому познанию? Впрочем, это по-своему может быть и хорошо, разные люди могут думать по-разному.

–  70 % исследователей, приславших работы на конкурс – молодые девушки. При этом подавляющее число религиозных деятелей – мужчины. Как Вы можете объяснить этот парадокс?

– Почему – парадокс? Объяснений может быть несколько.  Кто готов это объяснить – присоединяйтесь. Я бы предложила три соображения. Первое, довольно циничное: девушки  менее зарплатно-ориентированы, «твоя карьера – семья». А на что эту семью содержать? Разброс зарплат сейчас в Москве потрясает. Приведу пример: в ПСТГУ только что  был проведен опрос выпускников, результаты в открытом доступе, большое спасибо за проделанную работу и ее открытость. Так вот, там был вопрос о доходе домохозяйства. Более 60-ти тысяч не указал никто,  самый частый ответ – 15 тысяч в месяц. С другой стороны, знакомая после окончания престижного ВУЗа работает официанткой в «Кофемании». Приходите, – приглашает она бывших однокурсников, – в удачный месяц с чаевыми набегает 200 тысяч; так что.. Мужчины, молодые люди идут в точные науки, в маркетинг, управление. Гуманитарные науки остаются прекрасному полу.  Второе объяснение – лирическое: душе женская чутче к гуманитарным резонансам. Женщины чаще идут в педагогику, филологию, социологию – это просто факт. Есть и третья гипотеза: женщина,  обращенная к вопросам веры и религии, не может оказаться в рядах духовенства, но зато может стать исследователем, ученым..  (смеются)

– Конкурс называется “Вера и религия..». Не могли бы Вы пояснить, чем определяется водораздел между этими понятиями?

– Катастрофическое, глобальное непонимание, с которым я столкнулась,  начиная деятельность «Среды», – как раз невидимость и зачастую нежелание видеть эту разницу между религией и верой.  Эта разница проходит незамеченной  в большинстве секулярной учебной литературы, даже религиоведческой. Но если мы посмотрим на данные всероссийского опроса, на «АРЕНУ»: 25% россиян говорят, что они «в Бога верят, религию не исповедуют». Каждый четвертый, как минимум, россиянин, эту разницу видит. А религиоведы – не видят. Неужели Евангелие не читали, профильную, можно сказать, литературу? Есть притча о мытаре и фарисее, там все сказано. У нас был опрос в конце 2011 года, когда мы спрашивали респондентов: «как Вы считаете, религиозный человек – он какой?». Отвечают четко: это человек «обрядовый»,  посты, косынка, иногда – мрачный, угрюмый. Хорошо, а верующий какой? Тут был другой ассоциативный ряд, прежде всего, вступали морально-этические оценки, верующий – он порядочный, ответственный, добрый… и даже веселый, открытый, приветливый. Сегодня многие верующие люди являются нерелигиозными, многие религиозные люди являются неверующими, и мы говорим о социально значимых агрегатах.  Уже упомянутая группа россиян,  25% –  это очень интересная группа, особенно в контексте всемирного тренда,  затрагивающего переосмысление существующих религиозных практик, раскрытие ряда ранее невидимых ни для науки, ни для социума, размерностей духовной жизни. Но если не видеть разницы между религией и верой, то этой группы – нет.

– Были ли какие-то моменты, может быть, какие-то находки в присланных работах, которые бросились в глаза, запомнились?

– Конечно, были! И даже много. Но я бы сейчас поделилась не столько находкой, сколько фразой, которая врезалась в память. Конкурсант прикрепляет к работе анкету, и один из вопросов в ней звучит так: «Как вы исполняете религиозные чувства?»  Я задумалась надолго, потому что, с одной стороны, так спрашивать нельзя, а там вся анкета в таком ключе, такой авторский язык. Но, с другой стороны, насколько это точная формулировка вопроса, если вдуматься. Именно ис-полнение. Что значит ис-полнять? Полноту выносить наружу, и вот – разливается эта полнота в исполнении религиозного чувства, – как это здорово, как это точно. Насколько сейчас наш язык узкок для отражения смыслов, которые чуть за шаг за пределами тварности. Шаг, даже полшага к пакибытию и мы сталкиваемся с выходом за «литературные нормы».. Мне кажется, если не самообольщаюсь, что мне понятна интенция автора этого вопроса. И это совершенно гениальный вопрос, но так спрашивать нельзя. Это, конечно, не проблема конкурса, это проблема ситуации, в которой мы находимся, это проблема языка, как аналитического инструмента.

– География конкурса получилась неожиданно широкой – работы прислали из 62 городов. Оказывается, пульс гуманитарного интереса к религии бьется не только в столицах, – среди участников конкурса есть жители областных центров и небольших городов.  В чем причина такого широкого интереса к религиозной тематике среди российских исследователей?

– Мы сами были в какой-то мере удивлены и обрадованы столь широкой географией. И у нас было в начале конкурса опасение,  что работы придут в основном из мегаполисов, но это  оказалось совсем не так, и это здорово. В вопросах исследований веры нет гегемонов, столиц и периферии. Вся Россия – реально, «сто лиц», обращенных к вере и религии.

– Барабанная дробь: кто же они, победители конкурса?

– Конечно, какой же конкурс без победителей? Как уже сказала, лауреаты – это коллективное решение жюри. Каждая работа оценивалась членами жюри и те, которые набрали наибольшее количество баллов, стали призерами. Подробнее о победивших работах можно узнать здесь. Назову только имена и темы трех главных призеров. Варакина Евдокия, преподаватель филологического факультета Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, работа «Роль Церкви в жизни современного человека: взгляд современной русской литературы». Сережко Татьяна, преподаватель кафедры социальной работы и психологии Белгородского университета экономики, кооперации и права, работа «Репрезентация «сакрального» в повседневных практиках крестьянства». Хазов Никита, студент философского факультета Санкт-Петербургского государственного университета, специальность «Религиоведение», работа ”Культ святых” как форма мусульманской народной религиозности». Надо сказать, последняя работа – моя любимая. Очень рада, что в этом члены жюри меня невидимо поддержали. Помню, как выговаривала Ксении: вот, что же это такое, научно сильные работы – и в основном не от православных, и мистический взгляд, удивительно глубокий, зоркий,  –  в работе про ислам.. А Ксения мне говорит: ты про Хазова Никиту? Это, судя по анкете,  воцерковленный молодой человек.

– Будет ли продолжение у конкурса?

– Сложный вопрос. Этот конкурс виделся бы нам все-таки под эгидой академической организации, обладающей достаточным штатом и ресурсами, может быть, с понятным научным брендом и с перспективой формирования той самой школы, о которой я говорила. Для «Среды» это был проект, практически исчерпавший свободные и не очень свободные силы. Представление наше о ситуации в настоящий момент следующее: если проект удался и он оказывается реально востребованным, то кто-то захочет присоединиться,  продолжить. Может быть, не как ежегодный проект, может, раз в несколько лет.  Мы этому будем рады, всем поделимся.

– Какие перспективы у молодых исследователей религии в России, по вашему мнению?

– Еще один сложный вопрос. Перспективы у молодых исследователей.. может, подвижничество? К сожалению, многие наши авторы, глядя правде в глаза,  не смогут в дальнейшей взрослой жизни исследовать то, что им интересно. Молодость – это время, когда ты можешь инвестировать в научный поиск, а потом жизнь становится жестче, встают задачи выживания. Сейчас в России нет системного заказа на исследования религии. Государство здесь может, скорее всего, выступить как идеологический заказчик или как риск-менджер. Рынок, рыночные коммерческие организации  религию боится, то есть настоящую религию, которая не есть «религия супермаркета», – потому что та, которая настоящая, усмиряет, укрощает в человеке потребителя. Церковь? Американские православные церкви активно инвестируют  в исследовательскую работу, Ватикан – тоже, – но это, боюсь, не контр ли аргумент. В постсекулярности 21 века исследования религии обретают геополитическую значимость, это факт… А в России – сам космос, воздух знания неотделим от «смысла жизни», от веры. Это в Древней Греции мета-физика могла быть написана «после-физики», в России это невозможно, у нас – космос «прото-физичен». Научный поиск в России далеко не уедет на утилитарном топливе, на хилиазме прогресса человеко-богов, нужна сверхцель, выходящая за за любые рамки, за любые тварные рамки. Какой она будет? Вопрос к духовным лидерам или к социальным инженерам? Хотелось бы, конечно, первое. Но история по-своему всегда справедлива.

– Что бы Вы пожелали молодым исследователям религии, каким хотели бы видеть научное сообщество, занимающееся вопросами веры и религии?

– Когда мы полгода назад за этим столом с коллегами обсуждали перспективы конкурса, меня спросили: «Алина, а что ты сама от этого конкурса хочешь? – «Хочу, – отвечаю, –        чтобы через 20 лет в российской науке была сто, нет, тысяча Юль-Синелиных.»  Хотелось бы, чтобы  выросло здесь, в России, а не на зарубежных грантах, – сообщество                      исследователей с полнотой исследовательского подхода, с чистым сердцем, с профессиональной компетентностью, и при этом –  небезразличных к судьбам страны, народа,         своей веры, своего государства. Такая вот наивность.

Материал подготовили Александра Борисова и Дмитрий Горевой

Подробнее о конкурсе: www.sreda.org/science