В рамках конкурса исследовательских работ молодых ученых “Вера и религия в современной России”  служба «Среда» начала серию интервью с исследователями религии. Очередная беседа — с петербургским социологом Еленой Александровной Островской.

Елена Александровна Островская,

профессор Санкт-Петербургского государственного университета

Полагаю, что социологическое изучение религиозности должно исходить из концептуального осмысления этого феномена. В современной социологии религии теоретическое конструирование сильно отстает от эмпирических «измерить» и «опросить». Меж тем, конструирование понятия – это важная методологическая составляющая любого исследования.

В России в силу ее историко-культурных особенностей надо ставить вопрос об изучении различных типов и форм религиозности, о том, какие трансформации претерпевают те или иные религиозные организации в связи с изменениями политического, экономического и социокультурного  характера. Кроме того, есть потребность в теоретико-методологической разработке социологической концепции религиозности, применимой не только к исследованиям православных и шире – христианских организаций, но и для изучения буддистов, мусульман, иудеев.

Курьез состоит в том, что в отсутствии универсального определения, термин «религиозность» стал в последнее время чрезвычайно модным. Неплохо бы разобраться, что такое религиозность с точки зрения социологии, провести, например, несколько конференций, посвященных социологическому осмыслению того, что же мы подразумеваем под религиозностью. И здесь, на мой взгляд, важно провести различение между социологическим определением данного понятия, феноменологическим, психологическим и философским.

Нельзя ограничиваться изучением только статистически преимущественных религиозных представительств — православных и мусульман. Да, православие и ислам превалируют, но этим не исчерпывается палитра российской религиозности. Как возможно концептуализировать понятие религиозность, если в фокусе эмпирических исследований по преимуществу христиане.

Я под религиозностью понимаю феномен сознания, мировоззренческая установку, приверженность определенной религиозной идеологии, воплощающиеся в деятельности и повседневном целеполагании. Как феномен, особое состояние индивидуального сознания и мировоззренческую установку религиозность изучают психология религии, философия религии и феноменология религии. В дисциплинарных рамках социологии религии религиозность доступна научному изучению в своих деятельностных, мировоззренческих, идеологических проявлениях. Деятельностное выражение религиозности следует подразделять на индивидуальное и групповое. Индивидуальная религиозность выражается в том, что актор выстраивает свое жизненное целеполагание и планирование, а также повседневное взаимодействие с другими, исходя из определенной ценностно-нормативной системы. Эта ценностно-нормативная система является частью религиозной картины мира, как правило, письменно зафиксированной в той или иной религиозной доктрине. К разряду деятельностного воплощения религиозности относятся и религиозно регламентированная повседневная деятельность, и собственно религиозно обусловленные действия – молитва, паломничество, медитация, ритуальные практики и проч.

Т.е. практики?

Не практики, а деятельность. В современной повседневности  человек постоянно вынужден делать выбор в пользу того или иного вида деятельности – профессиональной, политической, экономической, религиозной, образовательной и т.д. Современное общество вне господства религиозной идеологии предъявляет один тип регламентации рутинной жизнедеятельности, а общество традиционное – другой, начиная от религиозных практик и вплоть до повседневного целеполагания. Как действовать студенту, менеджеру,  если от него ожидается прибытие на учебу или службу, а он в это время должен совершить намаз или участвовать в литургии?

Происходит конфликт?

Это то, что надо изучать. Как мой опыт подсказывает, никакого конфликта не возникает: и верующие, и религиозные организации идут на определенные компромиссы, а это, в свою очередь, изменяет религиозность. Необходимо размышлять о типах современной религиозности, но в сравнении с той моделью религиозности, которая обнаруживается в историко-культурном континууме той или иной религиозной традиции или организации. Сейчас очень популярно обсуждать тему «внецерковной религиозности» или религиозности вне принадлежности к какой-либо религии или религиозной организации. Для меня это – нечто абстрактное. Так, я понимаю, что религиозность мусульманина в исламской стране легитимирована на государственном уровне, а потому у него нет социальной схизмы, нет внутреннего раскола: я сейчас хороший работник или я сейчас хороший верующий, сколько раз в день мне надо совершать молитву, стоит ли в данный момент посвятить время семье или надо уединиться для поста. В равной степени буддист, проживающий в регионе традиционного распространения буддизма, едва ли займется поиском учителей и наставников в интернете, он предпочтет отправиться в близлежащий дацан, монастырь или хуруул. А житель российского или европейского мегаполиса, просвещенный мировоззренческим плюрализмом, задастся вопросом, а верю ли я, а христианин ли я по вере или лишь по семейной традиции. Но далее такой человек, как правило, начинает искать «свое» (как это обычно звучит в интервью), посещать различные религиозные организации, лекции экзотических гуру, курсы личностного роста, упражняться в группах медитации и йоги и проч. Почему подобный духовный поиск надо определять как «вера без религиозной принадлежности» или внецерковной религиозностью — мне не понятно.

В отечественном религиоведении и социологии религии превалирует изучение православной религиозности. Одним из самых ярких и пользующихся наибольшим авторитетом является исследование В.Ф. Чесноковой, предложившей понятие «воцерковленность». И вот уже слышатся разрозненные предложения о шкалировании воцерковленности в соответствии с церковным уставом и т.п. Соприкасаясь с подобными предложениями, я начинаю задаваться вопросом, а как трактуют социологию религии в нашей стране? Может, как некоего цензора, который, наконец, разберется, кто тут воцерковленный, а кто – нет. На мой взгляд, надо отойти от «правильной» и «неправильной», институциональной / неинституциональной религиозности – это не просто уводит в сторону, а ставит самого социолога в ложное положение цензора, эдакого полицейского от науки. Кроме того, не стоит забывать, что в социологии понятие «институт» имеет свое содержательное наполнение, отличное от теологического. «Институт» – это образцы нормативной деятельности, основания смыслового консенсуса внутри подсистемы. В религиозной подсистеме мы обнаруживаем не менее четырех базовых институтов – миряне, религиозные профессионалы, религиозное образование и религиозный реципрок. Внутри каждого могут быть выделены подвиды. Почему я об этом отдельно говорю? Да потому, что необходимо все-таки прийти, наконец, к понятийной корректности, отказаться от клише «религия – это институт церкви». Тогда и удивления не будет, что не все способы воплощения религиозности сводятся к одному – церковному, что религиозность буддийская, например, не церковная, но институциональная. Буддист мирянин воспроизводит в своей деятельности, целеполагании, религиозных практиках институциональный тип религиозности. Также, впрочем, как и буддийский тантрический гуру, занимающийся буддийской йогой с группой европейских последователей. В буддийской традиции мы обнаруживаем палитру институционально закрепленной религиозности. А вот церковной религиозности там нет.

Точкой отсчета для исследований российской религиозности должно стать понимание того, какова палитра религиозности, закрепленная в историко-культурной традиции страны. Тогда, полагаю, можно будет установить, какие новые ее формы появились в истекшие десятилетия.

На основе чего можно выделить эти формы?

Полагаю, что для начала необходимо прийти к консенсусу о специфике социологического определения религиозности, отойти хотя бы на время от бесконечных измерений религиозности, сфокусироваться на том, что мы все-таки изучаем не индивида и его уникальное индивидуальное сознание, а актора и деятельность. Если мы принимаем в качестве отправного пункта, что религиозность напрямую коррелирует с принятием религиозной картины мира, которой верующие руководствуются в деятельности и целеполагании, то мы можем операционализировать это в интервью и в анализе документов. Вопрос «Посещаете ли Вы храм?» надо дополнять вопросами о том, каким образом человек структурирует свою жизнь. Очевидно, что это качественные исследования, но они тоже очень важны наряду с опросами. Много говорится о том, что религиозность православных выражена лишь в 3% воцерковленных и регулярно посещающих службы. Но ведь это не религиозность, это то, как люди службы посещают! Об их религиозности мы узнаем совсем немного, только в аспекте «воцерковленности»: если ты верующий, то в субботу-воскресенье ты будешь в церкви.

Если человек каждую субботу-воскресенье проводит в церкви, разве это не говорит о том, что он и жизнь свою выстраивает определенным образом?

Здесь, к сожалению, не все столь прямолинейно! Приведу Вам пример. Как-то в СПбДА у меня состоялась продолжительная беседа с одним священником, который занимается теологией. В беседе вскользь мы коснулись и тем веры, воцерковленности и прочего. Меня поразила точка зрения моего собеседника: он отметил, что отрыв от интеллектуальной среды, постоянная погруженность в профессионально-трудовую рутину стирает человека, выхолащивает. В пример он привел свое впечатление от  встречи с однокурсником, с которым давным-давно учился в Академии, а тот стал приходским священником в маленьком городе и полностью посвящен своим церковным обязанностям.

И в этой связи хочу отметить еще один любопытный парадокс из области социологии религии: какие-то концепции приживаются в активном научном дискурсе, а какие-то уходят на периферию. Например, слоган «вера без принадлежности», выдвинутый в 1994 г. английским социологом Грейс Дэви, до сих пор пользуется чрезвычайной популярностью. Регулярно наталкиваюсь на него как некий весомый аргумент в рассуждениях западных исследователей о современной религиозности европейцев. Меж тем, отвечая на достаточно жесткую критику, сама Деви отказалась от этого слогана, признав его размытость и методологическую некорректность. Она разработала весьма эвристичную концепцию «викарной религии», или «замещающей религии», эмпирическая операционализация которой дает совершенно неожиданные результаты. Применяя свою концепцию в прикладных исследованиях религиозности Скандинавских стран, Деви пришла к выводу, что проблема кроется отнюдь не в слабой и ситуативной посещаемости храмов, а в перепоручении веры и молитвы церкви, религиозным лидерам и активным прихожанам.

Я надеюсь, что рано или поздно в дискурс о религиозности войдет обсуждение типологии религиозности. Мне представляется, что современный отечественный дискурс о религиозности имеет уж очень конъюнктурные рамки, не идет вглубь. Мы пропускаем, что наряду вот с таким типом религиозности, где « мало ходят в церковь или ходят тогда, когда что-то случается», – есть и те, кто не воцерковлены с точки зрения религиозной организации, но их жизненное целеполагание – и из интервью это совершенно ясно следует – абсолютно православное, не секулярное. Что в исламе, кстати, невозможно, и вот, пожалуйста, – мы видим совершенно другой тип религиозности – организационно  и нормативно обусловленный.

Как сегодня меняется религиозная ситуация в России?

Она рутинизируется. Все радикальные изменения пришлись на 1990-ые гг. Тогда традиционные религиозные организации еще не набрали силы после периода гонений, разрухи. В последующие десятилетия осуществилась их реинституционализация, т.е. православие, католичество, буддизм, ислам обрели новые институциональные формы в нашей стране. Хорошо было бы это исследовать, задавшись вопросом, а каковы новые институциональные формы религий исторического наследия России?

Что касается НРД, сектарных организаций, здесь та же ситуация: часть из них прекратили свое существование, а те, которые выстояли, прилагают усилия, чтобы очертить свое миссионерское поле. В 1990-ые гг. они были подлинно новыми и делали первые шаги в направлении приобретения своих организационных форм в российском социокультурном пространстве. В настоящее время можно вполне уверенно говорить о состоявшейся рутинизации этого типа организаций и задаваться вопросами об их транснациональном формате.

Подготовила Ксения Медведева