В рамках проекта «Учёная среда» мы берём интервью у российских и зарубежных исследователей веры, религии, ценностей и морали. Одним из первых своими взглядами с нами поделился московский исследователь религии Константин Михайлович Антонов.

Досье

ФИО: Антонов Константин Михайлович Образование и степень: МГУ (1995), доктор философских наук (2008) Интересы: Русская религиозная философия, история и теория религиоведения Место работы: ПСТГУ (Москва) Цитата: «Я бы хотел написать философские биографии С.Л. Франка и Л.И. Шестова. С упором на слово “философские”, а не на слово “биографии”»

Вместо предисловия. Путь учёного: поиск ответов в религии

В 1991 году Константин Михайлович поступил на философский факультет МГУ на кафедру истории русской философии. Поступил не один – с друзьями, с которыми был связан общими духовными исканиями и интеллектуальными интересами. Поиски эти, как признаётся сам исследователь, были связаны с религиозной проблематикой: искать ответы о смысле жизни в религии – естественно. Вопросы истории религии, ее форм, феноменов занимали меня очень давно, говорит Константин Михайлович, поэтому я стал заниматься историей русской философии, которой религиозность присуща изначально. Большое влияние на учёного, по его собственному признанию, оказали сборник «Вехи», работы русских философов, публиковавшиеся в начале 1990-х в серии «Из истории русской философской мысли» (приложение к журналу «Вопросы философии»)  и общение с В.В. Бибихиным.

«Искать ответы о смысле жизни в религии – естественно»

После окончания МГУ Константин Михайлович сначала преподавал в ПСТГУ общий курс истории философии, а впоследствии был приглашён для разработки направления «Религиоведение». Я обратился к истории религиоведения – быстро понял, что этот вопрос является ключевым и болезненным для нашей современной религиоведческой науки, делится учёный, он связан с ее самоосмыслением.

В 2008 Константин Антонов получил степень доктора философских наук. В настоящее время работает в ПСТГУ: возглавляет кафедру философии религии и религиозных аспектов культуры, руководит кафедральным проектом «История советского религиоведения» и принимает участие в исследованиях по истории русской мысли.

Российский религиовед о российском религиоведении: 10 признаний

1. Считать меня экспертом в области религиоведения – некоторое преувеличение, потому что я не имею религиоведческого образования, сам себя я понимаю как историка философии. Занятия религиоведением для меня – экстраординарное послушание. 2. Состояние религиоведения, как и общее состояние всей нашей гуманитарной науки, плачевно. Это связано с тотальной невостребованностью.

Потенциальные адресаты религиоведческого знания – государственные чиновники, церковные иерархи, представители крупных религиозных общин, общественные организации, которые имеют какой-то контакт с явлениями религиозной жизни – в общем-то и без нас имеют знание этих явлений (или им кажется, что оно у них есть). Они обладают неким базовым знанием, почерпнутым из практики и тесно связанным с тем, что англичане называют «wishful thinking» (принятие желаемого за действительное – прим. ред.).

Возможно, они довольно сильно ограничены своей конкретной текущей политической, общественной или социальной ситуацией и склонны опираться на свое прагматическое знание, а не на знание научное, выстроенное, систематическое, обоснованное, полученное в результате применения соответствующих аналитических технологий в силу того, что это знание склонно предъявлять им совсем не тот результат, который они хотели бы получить. Убедить их в том, что это знание нужно и имеет практический смысл, можно, наверное, только в результате каких-то чрезвычайных ситуаций… Из этой невостребованности проистекают и довольно сильная степень замкнутости религиоведческого сообщества, и его раскол по идеологическому принципу, и присущий ему раскол поколений.

«Потенциальные адресаты религиоведческого знания не склонны опираться на науку, т.к. она склонна предъявлять им совсем не тот результат, который они хотели бы иметь»

Если говорить об использовании религиоведческого знания в судебной экспертизе… Не знаю, существуют ли какие-то отлаженные механизмы взаимодействия между судом как государственным институтом и религиоведческим сообществом как сообществом экспертов и по какому критерию выбирается эксперт. Суд часто отвергает экспертизы до тех пор, пока не получает ту, которая ему нужна. Ценностью является не экспертиза как таковая, не проверка истинности, не реальная ситуация, а некоторый практический результат. Причём результат заранее предрешённый.

3. Да, существует система грантов. Но откуда брать финансирование – это проблема (ссылка на опрос «Вера и религия»). Большинство исследователей одновременно являются преподавателями. Собственно говоря, преподают они за деньги, а наукой занимаются в свободное время, что вряд ли сказывается на научных занятиях благотворно.

В идеале, финансировать исследования религии должны те, кому они нужны: государственные чиновники, крупные религиозные организации, прежде всего Русская Православная Церковь, а также наши братья мусульмане.

Например, считается, что априори всё понятно: есть традиционный ислам, а есть экстремисты, и между ними происходят разного рода взаимодействия. Я не знаю, проверял ли кто-нибудь эту концепцию, насколько пытались задумываться о корнях экстремизма. Потому что глупо всё списывать на заграничную руку.

4. На мой взгляд, религиозная ситуация в России меняется в худшую сторону. В значительной степени потому, что знание о религии остается невостребованным: ни религиоведческое, ни богословское, ни философское. Пока религиоведы и богословы выясняли, кто из них занимается наукой, а кто лженаукой или «недонаукой», они успешно потеряли кредит доверия у своей потенциальной аудитории.

Не очень ясно, есть ли у самих религиоведческого, богословского и философского обществ внятный ответ на вопрос, зачем они нужны, какова их функция в обществе, что они могут этому обществу предложить? Понятно, что настоящий учёный занимается наукой ради науки, потому что его интересует Истина, какие бы препятствия на пути к этой Истине перед ним ни вставали. Ему интересно, как обстоят дела на самом деле. При этом, однако, он не может не задумываться о смысле своей деятельности, о своей ответственности, о своем отношении к «жизненному миру».

«Настоящий учёный занимается наукой ради науки»

5. Религиозная ситуация ухудшается, потому что падает уровень рационализации религиозной жизни. Религиозная жизнь оказывается перед угрозой быть захваченной вихрем страстей и эмоций, в котором на долю разума, на долю рефлексии, на долю попытки понять источники этих страстей и эмоций остается очень мало. Это касается и богословской, и религиоведческой, и философской рефлексии. Они признаются излишними и даже вредными самими носителями религиозного сознания. Естественно, ни к чему иному кроме как к росту конфликтности на религиозной почве, напряжённости в обществе это привести не может.

6. У них всё хорошо, а у нас всё плохо. Это, конечно, стереотип (смеётся – прим. ред.). Мне довольно трудно сравнивать российскую и зарубежную ситуации, потому что те зарубежные исследователи, которых я знаю, они из Восточной Европы, и я не вижу, чтобы они занимались чем-то принципиально иным. Они находятся в лучших материальных условиях.

Наши братья украинцы явно находятся в худших материальных условиях, но парадоксальным образом у них присутствует какой-то боевой задор, который позволяет им делать неожиданные вещи, например, переводить Дюркгейма на украинский язык, иметь вполне приличную сеть полевой научно-исследовательской деятельности, поддерживать её в хорошем состоянии. И это при всех проблемах. В какой степени мы можем их сравнивать с российской действительностью, мне трудно сказать.

«Украинцы явно находятся в худших материальных условиях, но парадоксальным образом у них присутствует какой-то боевой задор»

7. Если Вы хотите знать, как обстоят дела с религиоведческим образованием, задайте этот вопрос Павлу Костылеву – он знает всё про выпускающие кафедры.

Насколько я представляю, существуют кафедры, ассоциированные с философскими факультетами, и существует кафедры, ассоциированные с богословскими факультетами. Конечно существуют исключения вроде Центра изучения религий РГГУ, который существует более-менее сам по себе, или факультета религиоведения РПУ.

«Религиоведение вполне достойно того, чтобы вести самостоятельное существование, не ассоциируясь ни с философией, ни с богословием»

Мне кажется, религиоведение вполне достойно того, чтобы вести самостоятельное существование, не ассоциируясь ни с философией, ни с богословием, но это не значит, что религиовед не должен знать философии и христианского богословия. По крайней мере в России. В том, что религиоведение зачастую существует в пространстве богословского факультета или философского факультета, нет ничего криминального.

8. Я считаю, что богословие занимается религией, какой она должна быть, религиоведение занимается религией, как она есть. В этом смысле они являются необходимо дополняющими друг друга дисциплинами.

Сплошь и рядом можно наблюдать как религиоведы делают довольно глупые ошибки, когда начинают оперировать богословскими концепциями. Более глубокое знакомство с богословской традицией позволило бы избежать многих ошибок. Точно так же богословы очень часто воспринимают как реальную свою «нормативную» религию, экстраполируя свои концепты, существующие, прежде всего, в Священном Предании Церкви, на сознание реальных верующих, живущих в культуре сегодняшнего дня. Этого можно было бы избежать с помощью религиоведческой рефлексии. В этом смысле религиовед и богослов дополняют друг друга.

«Богословие занимается религией, какой она должна быть, религиоведение занимается религией, как она есть. Богослов и религиовед дополняют друг друга»

Это, безусловно, идеальный тип сотрудничества (смеётся – прим. ред.). Однако, он может реализоваться и действительно реализуется на практике в настоящее время.

9. Что касается уровня образования – смотря с чем сравнивать. Здесь большую роль играет не только то, что преподаватели могут студентам дать, но и то, что студенты в состоянии воспринять. На уровень образования влияют демографические и социальные процессы, над которыми мы не властны. Так что мне кажется, что распределение «сильных» и «слабых» групп примерно равномерно, по крайней мере, в известных мне выпускающих кафедрах и учреждениях.

Чтобы быть в курсе событий, молодому учёному необходимо участвовать в научной тусовке, ходить на семинары и конференции. Есть каналы, по которым происходит рассылка информации. Но должно быть и горизонтальное общение студентов разных вузов.

«Большую роль играет не только то, что преподаватели могут студентам дать, но и то, что студенты в состоянии воспринять»

10. Когнитивный поворот происходит не только в религиоведении: он свойственен и гуманитарным наукам в целом, и философии. Безусловно, прояснение механизмов нашего познания на физиологическом, анатомическом уровне является важным научным делом. Наверное, из этого мы можем получить какие-то сведения о том, как у человека формируются религиозные представления.

Вскрытие природных механизмов, связанных с тем, что происходит в сознании человека, это хорошее занятие, но оно никогда не даст нам полного объяснения содержания нашего сознания. Потому что наше сознание является вещью в себе (тут я говорю как убежденный картезианец или платоник). При всей критике, которая существует в адрес интроспекции и феноменологических способов понимания сознания, мы от подобного анализа никогда не уйдем. Вопрос заключается в том, как преодолеть эту критику? Как научиться эксплицировать структуры сознания, как научиться интерпретировать его проявления?

«Природные механизмы, связанные с тем, что происходит в сознании человека, никогда не дадут нам полного объяснения содержания нашего сознания»

В этом смысле мне представляется очень продуктивной та линия, которая связана с именами Эрнста Кассирера, Сьюзан Лангер, Клиффорда Гирца и других авторов, которые рассматривают культуру в качестве некоторой символической системы, производной или связанной с деятельностью сознания, а соответственно, этот мир, мир символов, как некоторую объективацию работы сознания.

То, что человек является, прежде всего, некоторой духовной активностью, по отношению к которой, может быть, весь наш окружающий мир является ни чем иным как некоторым конструктом, – это для меня является вещью более или менее очевидной. Никакая когнитивистика не может меня в этом поколебать хотя бы потому, что с этой точки зрения она сама является ни чем иным как определенным способом проведения границы между субъективностью и объективностью человека. Эту границу проводит сознание. Так же, как оно проводит ее другими способами в других видах культурной деятельности. Это тоже один из способов формирования нашего мира.

«Человек является  некоторой духовной активностью, по отношению к которой весь наш окружающий мир является ни чем иным как некоторым конструктом»

Вера, религия, духовность, чудо и православие: пьеса в пяти феноменах

Феномен первый. Вера и религия

Есть несколько традиций разделения веры и религии. Говоря просто, религия – это определённая сфера культуры, а вера – определённая форма отношения человека к Богу. Религия это та сфера культуры, которую человек создает вокруг своей веры.

«Религия – это определённая сфера культуры. Вера – определённая форма отношения человека к Богу»

Если говорить о феномене веры без религии*, здесь возможно несколько направлений интерпретации, которые отчасти могут исключать друг друга.

Для кого-то это может быть вера постпросвещенческая. Говоря условно, религия доктора Живаго, когда человек перестаёт нуждаться в конкретных религиозных институтах и формах проявления религиозности в силу того, что Кант называл взрослостью человеческого разума. Это происходит по многим причинам: социальная атомизация, изменения, происходящие в области семейной жизни, изменение ценностных ориентиров общества.

«Гораздо проще верить “абстрактно”, чем быть членом общины, участвовать в конкретной работе и отвечать определённым требованиям»

Другая интерпретация связана, напротив, с некоторой инфантильностью нашего населения, а говоря в общем, с нежеланием отвечать за «религиозный базар». Легче верить в абстрактного Бога. Как говорил С.С Аверинцев: нет ничего страшнее воображаемой встречи воображаемой человеческой личности с воображаемой личностью Божественной. Гораздо проще верить «абстрактно», чем быть членом конкретной общины, участвовать в конкретной работе и отвечать определённым требованиям, которые предъявляются к человеку как к члену данной церкви или конфессии.

* Комментарий к исследованию «Арена», в результате которого 25% россиян заявили, что верят в Бога, но не исповедуют никакую религию.

Феномен второй. Религиозный опыт

Безусловно, религиозный опыт является реальностью человеческой жизни, как минимум, как факт культуры. Те или иные его естественнонаучные объяснения, на мой взгляд, мало что дают для его гуманитарной интерпретации.

«Использование понятия “религиозный опыт” в качестве ключевого в изучении религии – вещь проблематичная»

C изучением религиозного опыта связана масса проблем и сложностей. Использование этого понятия в качестве некоторого ключа в изучении религии, на мой взгляд, вещь проблематичная. Мне кажется, адекватная политика – это попытка отрефлексировать его истоки, прояснить его значимость в культуре.

Феномен третий. Чудо.

Чудо – очень рациональная вещь. Если есть Бог, то чудеса логически вытекают из этой посылки, следовательно, это вполне рациональная вещь. Для человека, который верит в Бога, чудо – естественно. Весь мир является чудом, потому что чудо – это то, что делает Бог. Это некий акт, в котором Бог нам являет Себя. Всё остальное здесь вторично. Поэтому человек глубоко религиозный воспринимает как чудо весь мир. А человек менее религиозный отягчен какими-то другими вещами. Для него чудо раскрывается в какие-то отдельные моменты, например, в критических жизненных ситуациях.

Вообще, прекрасная вещь – чудо. У Андрея Андреевича Игнатьева есть по этому поводу даже целая теория, которая выводит религиозность из опыта удачи.

«Для человека, который верит в Бога, чудо – естественно»

Феномен четвертый. Духовная история России ХХ-ХХI вв.

Русская революция, Вторая мировая война, распад Советского союза. Первые два – негативные события, а по поводу третьего у меня нет однозначной позиции (ссылка на опрос студентов или инфографика). Вообще, мне проще мыслить не о событиях, а о процессах, т.к. события, мне кажется, просто маркируют эти процессы. Приписывая событиям слишком большую значимость, мы можем впасть в легкомыслие.

Феномен пятый. Православие в России.

В современном российском Православии имеют место несколько разных процессов, и трудно сказать, в какой мере они связаны с личностью Патриарха Кирилла. Во-первых, это процесс упорядочивания церковного управления, который очень часто похож на бюрократизацию: упор на менеджмент и эффективность заслоняет смысловую сторону происходящего. Во-вторых, можно отметить позитивные сдвиги в процессе развития церковного образования, но они сопровождаются определенными проблемами. В-третьих, мне кажется, активизировалось социальное служение Церкви, что иногда расценивается как вмешательство в дела государства.

Есть издержки в плане имиджа Церкви. Возможно, они вытекают из позитивных стремлений. Но зачастую, всё то позитивное, что вырастает из благих дел, съедается на уровне слов, на уровне неудачных общественных акций, на уровне высказываний людей, говорящих от имени Церкви. Это, в итоге, может перевесить все то положительное, что делается Церковью.

«Зачастую, всё то позитивное, что вырастает из благих дел, съедается на уровне слов, на уровне неудачных общественных акций, на уровне высказываний людей, говорящих от имени Церкви»

Феномен «государственного православия» есть. Но он состоит не в том, что чиновники демонстрируют свои православные убеждения, а в том, что они к ним приходят, потому что они являются чиновниками. В их сознании происходит сращивание православных убеждений, государственнических убеждений и, зачастую, их завышенного представления о собственном месте в государстве. Нет проблем в том, что чиновник является православным, ходит в Церковь и стоит со свечкой, но когда в сознании у людей возникают подобные комплексы, причём у церковных людей тоже, вот это плохо.

Влияет ли интернет на общественно-религиозную ситуацию? Наверное. Те полемики, противостояния, которые могут происходить в реальной жизни более спокойно, здесь принимают большую интенсивность.

Блиц-опрос: без науки

Чем бы Вы занимались, если бы не стали заниматься философией? Не знаю. Какую книгу, по Вашему мнению, должен прочитать в своей жизни каждый? Таких книг очень много! Кого бы Вы могли назвать выдающимся человеком современности? Такого выдающегося человека у нас сейчас нет. Сейчас в России нет человека, обладающего бесспорным моральным авторитетом.

PS: чудо без чудесного…

Человеком, воспитанным в нашей рациональности, пережившим модерн и оказавшимся в постмодерне, чудо не очень-то воспринимается: для него в чуде нет ничего чудесного.

Человеку, жившему в ньютоновской или кантовской вселенной, верить в чудо было трудно. Может быть, поэтому с ним случались чудеса, вроде тех, которые описывает о. Сергий Булгаков в Введении к «Свету невечернему», когда неожиданно человеку является Божий лик. Так происходят чудесные исцеления или другие подобные вещи.

Но мне кажется, что для человека нашего времени этот путь в значительной степени закрыт. Потому что для него нет ничего чудесного в чуде. Чудо… Ну да, происходит… Ну и что?

Того героического усилия, которое требовалось для веры в чудо в XIX веке, человек начала XXI века не предпринимает. Не потому, что он стал более верующим, а как раз наоборот, потому, что он удалился от истока веры еще дальше.  И уже нет ничего удивительного, нет ничего чудесного, нет ничего потрясающего: всё становится обыденным. И в силу этого Господь не даёт чудес.

Я не хочу сказать, что их не бывает. Я бы смог насчитать несколько случаев в своей жизни, которые можно интерпретировать как чудесные, но я не уверен, что это то, что под этим понимается.

Интервью было взято 17.02.2014 Материал подготовили: Мария Кузьмичева и Дмитрий Горевой