Весной 2015 года на семинаре по социологии религии имени Ю.Ю. Синелиной в МГУ под руководством С.В. Трофимова состоялся доклад  профессора Мирко Благоевича «Социологические критерии православной религиозности: случай Сербии и России». Предлагаем вашему вниманию тезисы основного доклада и  выдержки из последовавшего обсуждения.

 

Мирко Благоевич

Ведущий научный сотрудник Института общественных наук, профессор Белградского Университета

e-mail: blagomil91@sbb.rs

РЕЛИГИОЗНАЯ ДИНАМИКА В СЕРБИИ

 

Тезисы из доклада профессора Мирко Благоевича

 

• В современной Сербии происходит процесс десекуляризации, хотя понимание религиозной ситуации осложняется острым дефицитом эмпирических репрезентативных исследований.
• Если сравнивать данные до конца восьмидесятых годов прошлого века (до войны) с послевоенными данными последних лет ХХ и начала ХХI  века, можно отметить, что самоидентификация населения с православием заметно возросла. С 2001 г. в сербских школах преподается Закон Божий, постепенно растет догматическая грамотность населения. На вопрос о вероисповедании респонденты все чаще говорят о вере в Триединого Бога.
• Многие исследователи считают, что в Сербии имеет место ревитализация религии и религиозности. Хотя политически-общественная и культурная составляющие доминируют в этом процессе, нет оснований считать, что не происходит «возрождения Православия».

 

 

Три точки зрения: происходит ли в России «возрождение православия»

 

• У сербских ученых, к сожалению, нет больших возможностей проводить собственные исследования православия. Поэтому сербские социологи религии с особенным вниманием смотрят на то, что происходит в российском научном пространстве. Каким представляется, российские исследователи религии делятся на три группы.
• Первая группа полагает, что за последние годы«возрождения Православия» в России не произошло. Вместо этого, есть возросшая формальная религиозность, которую можно характеризовать идейной аморфностью, эклектичным сознанием, не догматическим и не структурированным, – которое  напоминает разновидность духовной энтропии. В пользу этой точки зрения говорит то, что один из главных показателей религиозности, –   посещение богослужений, – в России находится на самом низком уровне в Европе.
• Вторая группа(что интересно, используя ту же эмпирическую базу, что и первая группа) –  делает противоположные выводы. По их мнению, в России, начиная с 90-х годов, происходит возрождение Православия. Это проявляется в самоидентификации верующих, интенсивности религиозного поведения и др. Русский народ вступил на путь православного воцерковления, хотя этот путь извилист и порой пугает неизвестностью.
• Третья группа придерживается подхода, который можно назвать синтетическим, или «средним путем».Это своего рода объединение и переосмысление двух ранее упомянутых подходов. Исследователи из третьей группы уважают научные аргументы обеих сторон и пытаются предложить компромисс. Однако, вследствие своей примирительной позиции, данный подход мало популярен в России и находится за пределами публичной социологии.
• Интересно, что в Сербии можно наблюдать схожие споры по оценке эмпирических показателей религиозности населения. Возможное отличие сербской школы от российской состоит в том, что в ней  исследователями движет исключительно личная инициатива: в Сербии нет ни одного систематического исследования религиозной ситуации, проведенного под эгидой государства или Сербской Православной Церкви.

 

Алина Багрина, руководитель службы «Среда»:

–  В качестве представителя упомянутой профессором третьей группы, разрешите поделиться опытом. Только что прозвучал тезис о  «проведенных в России под эгидой государства или церкви систематических исследованиях религиозной ситуации». На настоящий момент, наиболее представительным в данной области исследованием является проект службы «Среда», проведенный в 2012 году: «АРЕНА: Атлас Религий и Национальностей». Полевые работы включали опрос 56 000 респондентов по всей России. Мы разработали методологию, заплатили «Фонду Общественное Мнение» за организацию полевого этапа,  проанализировали результаты и открыли их для публичного доступа. Это была, как Вы это назвали, абсолютно личная инициатива, которая представлялась нам востребованной по той причине, что Всероссийская перепись населения после 1937 года не включает вопрос о вероисповедании.

В настоящее время в ходе дебатов о представленности того или иного вероисповедания в России эксперты часто оперируют достаточно произвольным эмпирическим материалом.

Стоит иметь в виду, что даже при обращении к результатам Всероссийских репрезентативных опросов, проводимых по стандартной «гэллаповской» выборке (1200-2500 респондентов на страну), –  для понимания религиозной ситуации это не самый надежный инструмент.

Не говоря про известные специалистам риски перекосов при проведении полевого этапа (с интервьюерами чаще склонны общаться люди с определенным социальным статусом) и про ежегодно возрастающий процент отказов, – помимо этого, даже при идеальной выборке, ее погрешность составляет несколько процентов.  А если именно столько опрошенных «регулярно посещают воскресные службы»? Выводы о динамике в ту или иную сторону рискуют оказаться натянутыми. Также это стирает с религиозной карты страны некоторые яркие группы со сравнительно небольшим числом адептов. Далее, остро стоят нерешенные методологические проблемы измерения религиозности, от которых напрямую зависят результаты и их интерпретация. Кто-то (и таких в пространстве позитивных наук большинство) опирается на религиозное поведение, – но насколько это достоверный показатель в России, после 70 лет официального богоборчества? Другие говорят о религиозном сознании, – но возможно ли тогда эмпирическое измерение в принципе? Еще есть тонкий вопрос знания догматов и еще более тонкий вопрос их понимания.

Если говорить об определении числа православных через религиозное поведение, мы имеем в России примерно от 2% до 10% практикующих православных, в зависимости от жесткости рамок. Если смотреть на самоидентификацию, тогда можно говорить про 70-80%.  Этот разброс создает пространство для возможного оценочного волюнтаризма. Мы в «Арене» постарались предложить «средний путь» и определить число россиян, которые относят себя к «православным, принадлежащим к Русской Православной Церкви», – перекидывая мостик между поведением и самоидентификацией. Это позволило уйти от ножниц  «4% посещающих службы vs. 80% православных по самоидентификации».Как показал проведенный опрос, в России  41% православных церковных людей.

Но дальше случилось так, что эта находка, –  возможно, как и предположил профессор,  в силу свой примирительной позиции, – не попала в мейнстрим российской публичной социологии. Даже уважаемый докладчик об этом нашем исследовании узнал сегодня впервые.  Что делать? Мы думаем над этим, и есть мысль не опускать руки, а провести еще одну  волну и посмотреть на динамику. И продолжать искать, – а если надо, то и создавать,  – среду для «Среды», в которой не будет запроса на коррекцию реальности. Мы не теряем надежду найти зону научного трезвомыслия.

О том, что касается возрождения Православия в России: есть оно или нет? Мне кажется, ситуация в России может быть похожей на ситуацию в Сербии. Можно говорить о разнообразных общественно-политических процессах, о колебаниях доли «медиа-православных», об увеличении в 2012-2014 годах числа россиян, относящих себя к группе «в Бога верю, религию не исповедую», – но при этом происходит очевидный органический рост того, что хотелось бы называть осознанностью веры. Меняется отношение к литургии, прихожане становятся готовы к службам на церковнославянском языке. Интересна динамика по отношению к воскресению после смерти:  хотя число верящих в воскресение остается примерно неизменным (это около 27% россиян), зато сокращается число не верящих в воскресение, – особенно заметно это сокращение среди представителей старших возрастных групп. Вообще, отношение к смерти оказывается наглядным показателем веры человека. Если среди россиян в целом широко распространены вытеснение смерти, ее деперсонализация и механизация, отсутствие запроса на личную подготовку к смерти, – противоположная картина вырисовывается среди прихожан, чье отношение к вопросам, связанным со смертью, является кардинально иным.

Говоря о Воскресении, не могу не упомянуть данные исследований соцсетей во время Пасхи.  В 2014 и в 2015 годах, спасибо компании «BrandAnalytics», у нас была возможность мониторить численность, –  и, что не менее интересно, стилистику, –  сообщений от пользователей соцсетей, не скрывавших Пасхальной радости.  Так вот, в рунете в 2014 году Пасхальной радостью с другими поделилось около одного миллиона пользователей,  а в 2015 году –  три миллиона. Объяснения могут быть разными, но динамика красноречива.  Происходит разгерметизация ранее закрытых групп. Миряне осваивают новые информационные технологии; есть и возрастная динамика. Связано ли это с новой российской  патриотической повесткой? Сложный вопрос, и да, и нет. Кстати, мы изучали не только Пасхальную радость, мы смотрели на поведение в соцсетях на протяжении Страстной Недели, и в том, что касается социального содержания упомянутой разгерметизации, без ряда сюрпризов не обошлось.

 

ЗАЧЕМ СЧИТАТЬ ПРАВОСЛАВНЫХ?

Вопрос из зала

Алина Багрина: Спасибо за вопрос. Хотя в разговоре эта тема уже была затронута, но сам факт вопроса по-своему нагляден и показывает существующее напряжение.

Для начала хочется отметить, что лично мне точка зрения «считать православных незачем», –  близка. А дальше я буду говорить вещи, которые идут с этим вразрез. Потому что «несчетная» ситуация принадлежит к идеальному миру. Например, ее можно  представить внутри христианской общины.  Но когда границы общины раздвигаются и начинают включать приход, приходится думать и считать, ибо этого требуют и экономия, и икономия. А границы раздвигаются все больше и больше, они начинают соприкасаться с представителями других вероисповеданий, заходить в  области культуры, политики, геополитики..  Отвечая на вопрос, сразу возникает как минимум четыре причины для «подсчета верующих».

1. Подсчет нужен, чтобы уменьшить возможности для манипуляций, вольных или невольных, связанных с численностью представителей разных вероисповеданий. Может быть, аналитикам не стоит претендовать на истинность и окончательность своих подсчетов. Но определенные договоренности очень полезны. Они «расчищают пространство», создают возможности для взаимопонимания, что важно, ибо религиозные вопросы – это потенциально острые вопросы; люди, когда затронуто святое, идут до конца. Пока есть возможность, надо создавать договоренности, а для этого важно слышать и уважать точку зрения с разных сторон.  Тут не обойтись без беспристрастности и бесстрастности.  Научный подход как универсальный медиатор в этом контексте может быть незаменим. Перефразируя цитату, «..если бы науки не было, ее бы стоило придумать», – для того, чтобы по-разному верующие люди могли находить общий язык.
2. Подсчет нужен для понимания межрелигиозного баланса сил. В России живут представители разных вероисповеданий, в том числе атеисты. По мнению некоторых экспертов, еще есть сложная растущая «зонтичная» политическая религия, которая в последнее время расходится на несколько, к сожалению, латентно конфликтующих «гражданских религий», –  которые, может быть, в силу исторической специфики России было бы корректнее  называть «народными» или даже «сословными религиями». Создают определенное социальное напряжение группы, занимающиеся активным прозелитизмом, в их числе – радикальные направления в рамках традиционных вероисповеданий, новые религиозные движения, секты, неоязыческие псевдоморфозы. За религиозными веяниями и миссионерскими амбициями в постсекулярном мире могут стоять геополитические интересы. Вспоминается новейшая  история Сербии. Чтобы кто-то со стороны не рисовал нашу религиозно-политическую карту, может быть, имеет смысл позаботиться о ее достоверности изнутри и заранее.
3. Подсчет нужен для аудита деятельности церковнослужителей. Насколько успешны современные церковные миссионеры, слышат ли их люди, какова социальная динамика? Тут мне, выступая в стенах светского научного учреждения, следует сделать disclaimer и обозначить свою «православную предвзятость», –  однако, очевидно, аналогичная миссионерская повестка актуальна для представителей разных вероисповеданий.  Говоря о социальном аудите, важно подчеркнуть, что в силу упомянутых проблем «точечная оценка» может быть спорной, но важен мониторинг.  Методология может быть не идеальна, но, если последовательно придерживаться какой-либо системы, вектор изменений будет информативен.
4. Подсчет нужен для решения практических задач. Говоря на уровне приземленном, земном, близком к практической деятельности, количественные показатели необходимы для реального, а не «очковтирательного» решения конкретных задач. Например, для принятия важных решений о церковном строительстве, для оптимальной локации новых сооружений, храмов, паломнических центров, учебных заведений.Для эффективной работы в медийном пространстве. Несколько наших исследовательских проектов, по которым возникло сотрудничество между службой «Среда» и церковнослужителями, было вызванозадачами такого рода. Непредвзятые исследования –полезная и разумная вещь. Нельзя забывать, что за такими опросами, за вниманием к обратной связи, стоит уважение к людям.

 

ПРОСТЫЕ ОТВЕТЫ НА СЛОЖНЫЕ ВОПРОСЫ

А.Б.: Кстати, может показаться интересным, как сами православные определяют «православность» других людей. Приведу конкретную иллюстрацию по данным опроса, который мы проводили на Вербное Воскресение в 2013 г. среди  прихожан 12-ти московских храмов.

Подробнее: https://sreda.org/2013/moskovskie-prihozhane-2013-kto-oni-intervyu-alinyi-bagrinoy-portalu-pravmir/30288

 

Мы спрашивали у прихожан: «По Вашему личному опыту, как вы определяете, является ли человек православным или нет?» Ответы распределились приблизительно следующим образом.

 

«Это зависит от самоопределения человека», – редкий ответ, всего несколько процентов, – но, что интересно, в этой группе оказались практически все опрошенные  с  ученой степенью.  То есть важность самоопределения,  возможно, несет в себе встроенную «сословную предвзятость»  представителей академически кругов, формирующих запрос на масштабные исследования религиозной ситуации.

 

О важности мировоззрения, знания о своей православной вере, – говорит примерно каждый пятый, при этом заметно важнее этот критерий оказывается в глазах молодых прихожан.

 

«Это зависит от  поведения», – так считает каждый четвертый.

 

«Это зависит от внешности», – говорит каждый девятый, причем тут мы видим заметно больше пожилых прихожан.  Пожилые судят окружающих по их внешности! Может быть, это не случайно, за этим стоит жизненный опыт: внешность – это практика, ставшая привычкой,  зеркало жизненных навыков.

 

Но как вы думаете, какой ответ на этот вопрос был лидирующим? «Никак не определяю». Так сказал почти каждый третий, и это возвращает нас к тому, с чего мы начали разговор о подсчете православных.

 

Рискну предположить, что некоторые сложные методологические моменты разбиваются о простые ответы на удачно сформулированные вопросы. В этой связи, исследователям иногда может повезти, – как, считаю, нам повезло на том же Вербном опросе. Тонкая материя ощущения прихожанами своей принадлежности к «царству земному» или «царству небесному» оказалась проиллюстрированной выбором респондентов одного из двух утверждений:  «Моя православная вера неотделима от России и моего российского гражданства» или «Моя православная вера и мое гражданство —две разные вещи».Только 8% опрошенных затруднились с ответом. 48% выбрало первый вариант, – мы назвали эту группу «православные россияне». 44% выбрало второй вариант, – это, условно говоря, «православные христиане». Напоминаю, опрос проходил в 2013 году, в контекстенемобилизационной медийной повестки, в которой еще не было ни Крыма, ни Украины, ни так далее.

 

Можно отметить, что выбор одного или другого варианта оказался не связанным с приходской активностью респондента, зато группы заметно разошлись по социально-демографическим характеристикам.

 

Среди «православных россиян» преобладали женщины, люди более пожилого возраста,  в нее также  вошли наименее образованные из числа опрошенных (с неполным средним и средним образованием). В этой группе чаще считают, что приходы должно содержать государство. Религиозные чувства этих респондентовдовольно уязвимы, они хотят видеть «богохульников» строго наказанными. В храм они пришли, с большой вероятностью, для решения проблем или оказались приведенными родственниками.

 

«Православных христиан»чаще в храм приводят, по их оценке, поиски смысла, вера, благодать, Господь Бог.  Кто должен содержать приход? — в этой группе более частый ответ «мы сами».  Эти прихожане несколько моложе, более социально активны, более образованны, среди них больше мужчин.  В два раза чаще по сравнению с «православными россиянами» они говорят о том, что их религиозные чувства ничто не может оскорбить.

 

ОТЦЫ И СОЦИОЛОГИ

Алина Багрина: Профессор, Вы говорите, что сербские социологи религии сегодня учатся у российских коллег. Что пришло в голову в этой связи,не в противоположном ли направлении идет вектор, когда речь идет о современном православном богословии? Мы видим большое уважение к сербской богословской традиции ХХ века; представители российского духовенства цитируют св. Николая Сербского, ссылаются на экклезиологию св. Иустина Поповича… Хотелось бы спросить, каковы отношения у сербских социологов религии с Сербской Православной Церковью?

 

Мирко Благоевич:  Увы, никакие. Нет отношений. Сербское духовенство воспринимает социологию религии весьма критично. А в России с этим как дела?

 

А.Б.: Тоже непросто… Можно, пожалуйста, уточнить, как Вы лично считаете, чем вызвано такое отношение к ученым со стороны сербских священнослужителей?

 

М.Б.: Могу предположить две возможные причины. Во-первых, сложился взаимно непонятный словарь с обеих сторон, вызывающий сложности перевода. Во-вторых, существует накопленный с атеистического времени «образ врага», который сейчас вновь поддерживается секулярной традицией. Можно отметить, что со стороны академических институтов религию изучают в основном неверующие люди.  Это, к сожалению, никак не способствует трансформации образа ученого как «врага», который сложился в ХХ веке в годы коммунистического богоборчества. И хотя коммунистический мир рухнул, ему на смену пришло новое неверие, – секулярное прозападное потребительство глобальной культуры. 

 

А.Б.: В России, похоже, можно говорить о существовании этих же причин. Рискну добавить возможную третью причину.  С точки зрения людей, живущих в духовной традиции,  унаучного секулярного взгляда есть встроенный методологический дефект,  –  антропологическая редукция.  В доминирующей научной модели человек имеет тело и что-то вроде души, психику, которая сложно соотносится с разумом и сознанием, –  но при этом человек лишен духовного измерения. Это делает «позитивистскую модель человека» низводящей его на уровень разумной, но бездуховной обезьяны, полагающей себя «мерой всех вещей».  Стоит ли изучать веру этого существа? Может быть, религию, но не веру..  Нам всем есть о чем подумать. Что секулярный подход может дать духовенству, кроме институциональных заимствований, управленческих подсказок и бесконечных дебатов о том, «сколько у нас православных»? Секулярный подход не чувствует базового, фундаментального различия между религией и верой. С другой стороны, не бывает, чтобы внимательные друг к другу собеседники не нашли, как  взаимно обогатить друг друга.

 

М.Б.:  Мне тоже хочется быть оптимистом. В Сербии  между научным сообществом и церковью сейчас происходит некоторое сближение, идет сотрудничество по линии теологических факультетов.  У нас есть надежда на диалог богословов и социологов в следующем поколении. Хочется надеяться, что это будет происходить и в России.