На сессии под названием «Моральный порядок и агрессия» поднята важная, тревожная, но, возможно, довольно сложная для обсуждения тема.

Почему? Вопросы «качества  человеческого капитала» в РФ и его пост-перестроечная деградация не оставляют равнодушными ни  общество, ни власть.  Аномия, алкоголизация, аборты и падающая рождаемость, эмиграция, «утечка мозгов» и капиталов, наконец, беспрецедентно высокая в мире ранняя мужская смертность,  – «ценный социальный ресурс» размывается на глазах. При этом то, что представляется утилизацией «человеческого капитала» для одних, – для других является духовностью и имеет отношение к чистоте помыслов. Одним не нравится разговор о прибыли, о доверии как о кредитной истории, о морали как о минимизации транзакционых издержек; другим не по себе от «духовных скреп» и страха Божьего. Сложнее с такими словами, как, например, «нравственность»: оно есть в тезаурусах с разных сторон, но смысл несет разный. Системы ценностей и  понятия сталкиваются на уровне языка; вольные и невольные подмены затрудняют экспертные коммуникации. Общесоциальный и политический контекст дело не упрощает: всерьез воскрешать забытую в 19 веке науку аретологию оказывается чревато репутационными издержками для эксперта, вознамерившегося пройти между Сциллой разговора о трансценденталиях в секулярном дискурсе и Харибдой вертикальной государственной идеологической монополии на горизонталь гражданского общества  (или наоборот).

Идеология, маскирующаяся аксиологией, – научно неблагодарная,  но политически прибыльная тема

Оценка вектора институциональной динамики в контексте  «классического десекуляризационного режима» (в котором мы живем по мнению некоторых экспертов) оказывается гиперчувствительной к личным установкам эксперта, максимизируя антропный принцип, когда наблюдатель фактом наблюдения влияет на наблюдаемое. Этот принцип имеет высокий КПД в социологии, рикошетом возвращающий отформатированное видение общества в само общество (см. «формирующая социология»): «нечего на зеркало пенять..».

В условиях терминологической вязкости хотелось бы опираться на факты. Тема просторная, не очень проработанная, данные собирались стохастически. Поэтому, не претендуя на полноту  освещения, в докладе будут предложены некоторые тезисы на правах гипотез, готовые стать объектами дальнейшей проверки и верификации.

Перед эмпирическими иллюстрациями, хотелось бы все-таки разобраться с несколькими понятиями.

Например, что такое «моральный порядок»?

Можно ли считать «моральным порядком» анархию или каннибализм? Ношение мужчинами при принятии договорных обязательств ритуальной петли на шее? Возможно, общественная мораль (public moral) это не столько содержание, сколько форма.

Это особый тип коммуникации, обеспечивающий трансляцию авторитета

А далее, работает этот тип коммуникаций или нет – означает, есть ли в обществе моральный порядок или его нет. Есть такой тип коммуникаций – есть в обществе  моральный порядок, нет его  – нет порядка, а что мораль конкретно в себе несет – соответствует цивилизационной логике исторического процесса. (Здесь коренится возможное принципиальное отличие морали от нравственности и от духовности, но сейчас речь не о них). В этом свете оказывается сложно судить, «плохая мораль или хорошая», но можно анализировать устойчивость общества, в котором она представлена. Кстати, если мы посмотрим на само слово «мораль», оно происходит от лат. moralis – «мораль сей басни такова..» и означает наличие внешних образцов поведения, подражания. Другой смысл стоит за –  казалось бы – эквивалентным понятием в др.-греч.: «этика», ethos, – адресующимся прежде всего к внутреннему критерию разделения добра и зла. К слову о словах: в российской культуре, сформированной под византийским влиянием, полнокровнее оказываются «греческие» смыслы, а не «латинские».

Возможными эвристическими критериями внешней оценки наличия морального порядка в обществе могут быть следующие:  (1) моральная статистика; (2) демографическая ситуация;  (3) уровень агрессии, внутренней, к «своим» и внешней, «к чужим»;  (4) управляемость общества (интегральный индикатор). В настоящее время в России и моральная статистика, и демография, и управляемость общества вызывают вопросы. Это позволяет предположить, что

«Мораль как тип коммуникации» не работает; образцы поведения не транслируются. Причина –  разрыв в преемственности как образовательных, так и воспитательных социальных практик

С перестройкой государство самоустранилось «от воспитания граждан», советская семья (в отличие, например, от североамериканской) этим навыком не владела, семейные традиции вырезались в буквальном смысле слова. Сегодня в РФ «моральное сообщение» не транслируется от поколения к поколению. Моральный опыт приходит к человеку с возрастом и повлиять на  демографическую ситуацию не  успевает. (Кстати,  с моральной статистикой,  с демографией и с управляемостью общества было неплохо в нацистской Германии; агрессия была высокой и управляемой; было ли это общество «моральным»? Было ли оно «нравственным»?)

Начиная с 1990-х годов де-факто основными моральными регуляторами и трансляторами образцов поведения в пост-советском обществе оказываются СМИ

Рыночная рациональность редуцирует психологию потенциальных потребителей к этологии,  диктуя новый, «нетрадиционный» список добродетелей («new normal»). Можно предположить рост  в постсоветский России аномии как результат отторжения населением ценностей потребительского общества, «литургии супермаркета». В последнее время рыночная идеология вступила в конфликт с провозглашаемой политикой национальных интересов, что в контексте высокого запроса на модернизацию может вести к изоляционизму. Медиа-конфликты последнего времени иллюстрируют этот процесс. Не исключено, что в контексте взвешенной государственной культурной политики востребованной окажется цензура. Известна экспертная оценка российского политического режима «00-х» как «теле-режима» (Олимпиада в Сочи –  яркий последний национальный «теле-проект»); однако интернет затрудняет построение медиа-управляемого общества. В обсуждаемом контексте, важное свойство интернета – затрудненность, невозможность цензуры. Интернет – естественный носитель культуры постмодернити. Насколько он способен укреплять моральный порядок, какой будет «интернет-мораль»?

В ходе всероссийских репрезентативных опросов, заказываемых службой «Среда» у Фонда «Общественное Мнение», в 2012 г. респондентов спросили, согласны ли они с утверждением о том что «Быть нормальным человеком – это значит быть таким же, как окружающие». Согласных  оказалось  39%, не согласных – 49%. Чаше согласны: пенсионеры, сельчане и люди, доверяющие В.В.Путину.  Пик согласия: среди  мусульман. Не согласны  – «ресурсная элита»:  молодежь, высшее образование, руководители.  Пик несогласия  – интернет-аудитории.  Интернет – он «другой».

Игра «Внутреннее гражданство», которую служба Среда сделала по открытым данным European Survey и запустила в 2012 году, принесла нам 3 миллиона анкет рунет-респондентов, рассказавших о своих ценностных убеждениях

В числе многих находок можно отметить, что обитатели Рунета меньше, чем россияне в целом, доверяют общественным институтам и Церкви. (Правительству, по данным EVS, доверяют 60% офф-лайн и 20% онлайн-россиян, армии – 73% и 43% соответственно, Церкви – 67% и 34%). Рунет-россияне реже гордятся тем, что являются гражданами своей страны (59% против 91%). Наиболее же недоверчивыми к общественным институтам оказываются рунет-россияне с высшим образованием.  Что интересно в свете обсуждаемой темы, при недоверии к институтам Рунет демонстрирует высокий уровень доверия к окружающим людям (60%). Близкие показатели наблюдаются в Финляндии, Швейцарии и Нидерландов. В то же время среди россиян в целом, по данным EVS, окружающим доверяют лишь 29%.  Далее, рунет-россияне оказываются парадоксальны по своим ценностным ориентирам:  они одновременно и более «либеральны», и более «консервативны», чем россияне в целом. Так, «рунетовцы» чаще считают, что аборт может быть оправдан, они терпимее относятся к гомосексуалистам, чаще допускают совместную жизнь без брака, но при этом в три (!) раза чаще говорят о необходимости религиозного воспитания детей (14% по России и 40% в Рунете соглашаются с тем, что «детям важно научиться в семье вере и получить религиозное воспитание»). По показателям веры в Бога и важности Бога в жизни рунет не отличается от россиян в целом (60% говорят о важности Бога в жизни, 70% и 77% говорят о вере в Бога).   Очевидно, в рунете мы имеем дело с несколькими достаточно неоднородными субкультурами («облаками»); нужен более тщательный анализ данных. Возможно, включается феномен «пластичной идентичности», – быстрая смена социальных ролей приводит к чередованию установок («в семье я один, на работе другой, в ФБ третий, ВКонтакте четвертый и т.п.») Как это сказывается на моральном порядке, на этическом центре тяжести индивида? Вопрос, на который хотелось бы обратить внимание экспертов.

О высоком личном доверии нам говорят не только в интернете, но при всех опросах, проводимых внутри субкультур (митинги, приходы, общественные акции), – особенно это заметно, когда опрашивают «свои», то есть когда интервьюер являются носителем той же идентичности, что и респондент.

Возможно, мы имеем дело с низким доверием к институтам в России и с высоким субкультурным межличностным доверием, закрытым для «чужака с анкетой»

Ситуация классических полевых количественных проектов, типичных для всероссийских выборок.

Из числа других уместных эмпирических иллюстраций, хотелось бы упомянуть «испытание соседями» (всероссийский опрос).

В целом, россияне показали высокий уровень терпимости к соседству с представителями маргинальных групп

Индекс «терпимости» продемонстрировал:  женщины заметно терпимее мужчин, также заметно терпимей среднего по России – не русские, мусульмане, люди с образованием ниже среднего, бездетные россияне старше 40-ка лет. Напротив, нетерпимы: руководители, военные, «оппозиционеры» (люди, недовольные политическим порядком). Случилась и парадоксальная находка: максимальную нетерпимость из всех групп показали респонденты.. соблюдающие наибольшее число заповедей. Напротив, лидеры по терпимости к соседям – те, кто, напротив, чаще других признавался в несоблюдении заповедей. Впору вспомнить «притчу о мытаре и фарисее».

Межэтническая и межконфессиональная терпимость были отличительными чертами Российской Империи

Сегодня межэтническая терпимость подверглась серьезному вызову со стороны глобального феномена, потоков трудовых мигрантов. Экономический протест конвертируется в межнациональную рознь, социальную напряженность, в культурный фундаментализм коренного населения.  Сейчас в России данные по длинным замерам показывают более-менее стабильную межконфессиональную ситуацию, однако межэтническая напряженность растет.  По данным АРЕНЫ (опрос службы «Среда», 56 900 респондентов,  поле: ГеоРейтинг ФОМ), с настороженностью к трудовым мигрантам относится 20% россиян, чаще других это жители городов-миллионников и россияне, которые «могли бы начать собственное дело, иметь свой бизнес». С другой стороны, проводимые нами опросы самих мигрантов показали, что их наибольший страх –растворение их детей в культуре-реципиенте. Они планируют сохранять свою культурную и религиозную идентичность, при этом в существовании «морального порядка» им нельзя  отказать: например, традиционные ценности сильны в субкультурах московских трудовых мигрантов.

В 2011-2012 году мы все наблюдали интереснейший феномен: митинги оппозиции. Службе «Среда» посчастливилось успеть провести ценностно-ориентированные опросы на четырех московских митингах (800 опрошенных).  Представляется, что этот феномен до конца не был проанализирован, достаточные уроки не были вынесены ни обществом, ни экспертами, ни представителями власти.

Очевидно, что имел место этический конфликт: столкновение разных ценностных систем («субкультура политического истеблишмента», «гражданская городская субкультура»)

Вытеснение митингующих в эмиграцию, во внутреннее или внешнее бегство, потенциально дестабилизирует не только аксиологическую, но и территориальную национальную целостность, запускает  центробежность вместо имевшей место до этих митингов гражданской центростремительности. В свете сегодняшней темы и обращения к агрессии в связи с «моральным порядком», одна находка из проведенных опросов представляется достаточно интересной.  Митингующих просили перечислить их основные ценности. Другой вопрос касался прогноза степени  их дальнейшего протеста. О намерении в дальнейшем «жить частной жизнью» говорили одновременно с упоминанием «здоровья и материального благополучия». О «сетевой активности, повторных выходах на митинги и о стремлении содействовать легитимации политического протеста»  говорили одновременно с такими ценностями, как «семья, друзья, Родина». О максимальной степени протеста («..готов оказывать физическое сопротивление властям», «готов к уходу в политическое подполье») чаще говорили митингующие, ценности которых – высокие, но несколько абстрактные:  «мир, творчество, ответственность, доброта, духовность».

В постсекулярном мире с падающей рождаемостью религия – основная демографическая надежда

Действительно, стоит ли заботиться о каналах трансляции морали, если транслировать – некому? В постиндустриальных странах в религиозных семьях детей больше, и это не зависит от материального уровня  семьи (данные доказаны для многих стран, для России эту зависимость также подтвердило упомянутое исследование службы «Среда» АРЕНА). Религия однозначно способствует улучшению показателей моральной статистики. Как религия соотносится с управляемостью общества? Сложно сказать.  Как соотносится религия с агрессией? Теоретически, если религия представляет собой закрытую субкультуру, она может иметь достаточно высокий «перепад потенциалов» на своей границе и быть в силу разных исторических обстоятельство достаточно агрессивной к «иным», «инкомыслящим» и «инаковерящим», С другой стороны, религия как открытая система (которой принципиально является христианство), напротив, «выравнивает потенциалы», понижая агрессию. Так ли это на практике? Можно попытаться найти ответ в проводимых службой «Среда» опросах прихожан московских храмов. В ходе опроса надо было выбрать одно из утверждений: «Моя православная вера неотделима от России, от моего российского гражданства» или «Моя православная вера и мое гражданство – это две разные вещи». Интересно, что затруднившихся с ответом почти не было, мнения разделились пополам. Выбор другого утверждения на приходскую активность не влиял. Зато заметно отличаются социально-демографические характеристики и уровень агрессии к «иным».  «Православные россияне»: чаще женщины, менее образованные, говорят, что «приходы должно содержать государство». Электронные документы – кощунство. Их религиозные чувства оскорбить проще. За богохульство надо наказывать, и строго, тюремное заключение, – считают они. «Православные христиане»: моложе и более социальны. Приход надо содержать самим прихожанам. А богохульствующих – зачем их наказывать, их пожалеть надо.  В два раза чаще в сравнении с «православными россиянами» они говорят о том, что их религиозные чувства «ничего не может оскорбить».

Эмпирически наблюдаемое содержание «морального порядка» – это исполнение заповедей Божиих

Мы перевели по возможности десять заповедей Ветхого Завета на современный не религиозный язык и провели очередной всероссийский опрос. Находки дали нам стартовую точку для дальнейшего мониторинга. В целом, заповеди исполняются достаточно слабо. Самая популярная заповедь – о вере в единого Бога (57%) и об уважении к родителям (54%), самая не популярная – о посвящении Богу одного дня в неделю (4%) и об отсутствии лжи (14%). Среди православных по самоидентификации исполнение заповедей примерно соответствует среднему по России. Зато заметно чаще по заповедям живут посещающие православные службы. Что удивительно: также «жизнь по заповедям»  более свойственна граждански активным россиянам. Напротив, реже других заповеди соблюдают те, кто говорит о том, что «хотел бы уехать из России». Еще одна группа «живущих по заповедям» – это «работающие пенсионеры», духовный капитал нации. (Который мы стыдливо прячем, – «основная добродетель старых людей», – по мнению рунета, – «незаметность»)

Подводя итог вышесказанному, хотелось бы обратить внимание, что востребованность поиска нового морального порядка в современной России открывает вопросы как его «формы», так и «содержания»

Каналы постмаркетинговой трансляции морального порядка в условиях открытых секулярных систем еще предстоит создавать (это задача стоит не только перед Россией). Содержание морального порядка – вопрос, имеющей отношение скорее к феноменологии, чем к социологии, но изучение «практик жизненного бытия» и специфики исторического пути конкретного общества может дать немало ценных подсказок. Например, в случае России, мы видим потенциал для мирного сосуществования представителей разных моральных порядков, внимание к «другому»; однако, при этом, конфликтогенность сосуществования нескольких разных этических систем; доверие к личности при недоверии к институтам; положительную связь гражданской активности и христианских норм поведения; важность реабилитации институтов образования и воспитания; большую практическую ответственность в случае конкретности, воплощенности ценностных установок и, напротив, потенциальную агрессивность абстрактных идеалов.

Помимо этого, возможно, мы видим несколько искаженную картину российского общества и его духовного капитала, когда опираемся на инструментальную оптику из арсенала позитивных наук 19-20 вв.

Без создания органического, аутентичного, не боящегося традиции понятийного пространства разговор о морали в России будет механическим, инструментально-аппаратным, увязающим в ухабах бесконечных дорог.

Из выступления 28 февраля 2014 года на Грушинской конференции (секция МОРАЛЬНЫЙ ПОРЯДОК И АГРЕССИЯ)